— Из ее слов можно лишь сделать вывод о том, что он был каким-то пришибленным и испуганным. Хотя вот один интересный момент. Пит поинтересовался, куда делись личные вещи Уоддела. Она сказала, что ей отдали его часы и кольцо, объяснив, что он пожертвовал свои книги, стихи и прочее Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения.

— У нее это не вызвало недоумения? — спросила я.

— Нет. Похоже, она считала, что Уоддел вполне мог так поступить.

— Почему?

— Она не умеет ни читать, ни писать. А главное — ее обманули, так же как и нас, когда Вэндер пытался добраться до личных вещей Уоддела в надежде снять с них отпечатки его пальцев. И, скорее всего, эта ложь исходит от Донахью.

— Уодделу было что-то известно, — сказала я. — И Донахью стремился заполучить каждую записочку, которую тот писал, каждое адресованное ему письмо, потому что, должно быть, Уоддел знал нечто такое, что определенные люди хотели сохранить в тайне.

Уэсли сначала не ответил.

Потом он спросил:

— Как, ты говоришь, назывался одеколон Стивенса?

— 'Ред'.

— И ты уверена, что почувствовала тот же запах на воротнике и шарфике Сьюзан?

— Я бы не стала это утверждать в суде под присягой, но этот запах довольно запоминающийся.

— Думаю, пора нам с Питом немножко побеседовать с твоим администратором, чтобы предоставить ему шанс покаяться.

— Хорошо. Мне кажется, я могла бы помочь создать ему соответствующий настрой, если ты дашь мне время завтра до полудня.

— Что ты собираешься предпринять?

— Попробую потрепать ему нервы, — ответила я.

Тем же вечером я сидела и работала за столом на кухне, когда услышала, как Люси въехала на машине в гараж. Я пошла ее встретить. На ней был синий тренировочный костюм, одна из моих лыжных курток, в руках — спортивная сумка.

— Я такая грязная, — сказала она, пытаясь ускользнуть из моих объятий, однако я уже почувствовала, что ее волосы пахнут порохом. Глянув на ее руки, можно было не сомневаться, что некоторое время назад она держала оружие.

— Ого, — воскликнула я ей вслед. — Где он?

— Где кто? — невинным тоном откликнулась она.

— Пистолет.

Она нехотя вытащила из кармана куртки мой «смит-вессон».

— Я и не знала, что у тебя есть разрешение на тайное ношение оружия, — сказала я, забирая у нее револьвер и проверяя, разряжен ли он.

— Оно мне и не нужно, если я тайно ношу его в своем доме. А до этого он лежал у меня на виду на сиденье машины.

— Все это замечательно, только мне это не нравится, — тихо сказала я. — Рассказывай.

Она молча проследовала за мной на кухню, и мы сели.

— Ты сказала, что едешь в «Уэствуд» поразмяться, — начала я.

— Я помню, что сказала.

— Где ты была, Люси?

— На полигоне Мидлосиэн-Тернпайк. Это крытое стрельбище.

— Я знаю, что это такое. И в который раз ты уже туда ездишь?

— В четвертый.

Она смотрела мне прямо в глаза.

— О Господи, Люси.

— А что же мне делать? Пит меня больше с собой не берет.

— Лейтенант Марино сейчас очень и очень занят, — ответила я, и это прозвучало так многозначительно, что мне самой стало не по себе. — Ведь ты же знаешь, в чем дело, — добавила я.

— Да, конечно. Сейчас он не может приехать. А если он не может приехать к тебе, значит, он не может приехать и ко мне. Он где-то ищет убийцу-маньяка, который расправляется с такими людьми, как лаборантка из твоего морга и начальник тюрьмы. Хорошо хоть, что Пит может постоять за себя. А я? Мне всего лишь один-единственный раз показали, как надо стрелять. Премного благодарна. Это все равно что разок позаниматься теннисом, а потом сразу принимать участие в Уимблдоне.

— Ты переоцениваешь свои беды.

— Нет. Это ты их недооцениваешь.

— Люси…

— Интересно, что ты скажешь, если я признаюсь тебе, что всякий раз, приезжая к тебе, я никак не могу забыть ту ночь?

Я знала, какую ночь она имеет в виду, хотя многие годы мы старались делать вид, что ничего не случилось.

— Мне было бы неприятно знать, что у тебя со мной связано что-то нехорошее, — ответила я.

— Что-то? Что-то нехорошее?

— Конечно, это было не просто «что-то».

— Иногда я просыпаюсь среди ночи, потому что мне снится, что кто-то стреляет. Потом я прислушиваюсь к жуткой тишине и вспоминаю, как я тогда лежала, вглядываясь в темноту. Мне было так страшно, что я не могла пошевелиться, и я даже намочила постель. А потом завыли сирены, засверкали красные огни, соседи стали выбегать из домов, выглядывать в окна. А ты не давала мне смотреть, когда его выносили из дома, и не позволяла подняться наверх. А зря, потому что я, наверное, представляю себе более жуткую картину.

— Этого человека больше нет, Люси, он больше никому не может причинить вреда.

— Но есть другие, ничуть не лучше, а может, и хуже него.

— Не могу сказать, что ты не права.

— Ну и что же ты намерена делать?

— Я только и занимаюсь тем, что собираю осколки жизней, разбитых злодеями. Что же ты еще от меня хочешь?

— Если ты допустишь, чтобы что-то случилось с тобой, обещаю, я возненавижу тебя, — сказала моя племянница.

— Если что-то со мной случится, вряд ли будет иметь значение, кто меня ненавидит. Но мне бы не хотелось, чтобы ты кого-нибудь ненавидела из-за того, что это скажется на тебе.

— Я возненавижу тебя, клянусь.

— Я хочу, чтобы ты пообещала мне, Люси, что больше никогда не будешь меня обманывать.

Она молчала.

— Напрасно тебе кажется, что от меня нужно что-то скрывать, — сказала я.

— Если бы я сказала, что хочу поехать на стрельбище, ты бы разрешила?

— Без лейтенанта Марино или без меня — нет.

— Тетя Кей, а вдруг Пит не сможет поймать его?

— Лейтенант Марино не один занимается этим делом, — сказала я, не зная, как ответить на ее вопрос.

— Мне жаль Пита.

— Почему?

— Он должен схватить этого типа, кто бы он там ни был, и у него нет возможности даже поговорить с тобой.

— Я думаю, он справляется, Люси. Он — профессионал.

— У Мишель другое мнение.