мне было бы спокойнее, если бы и ты отправилась с ней. Честно говоря, и тебе, и Марино, и Грумэну, и Вэндеру, и Конни, и Мишель, и мне — всем, вероятно, было бы лучше куда-нибудь уехать. Но кто бы тогда остался?

— Он, — сказала я. — Кто бы он там ни был. Взглянув на часы, Уэсли поставил свой стакан на столик.

— Никто из нас не должен мешать друг другу, — сказал он. — Мы не можем себе этого позволить.

— Бентон, я хочу очистить свое имя.

— Как раз этим я и займусь. С чего начать?

— С перышка.

— Объясни, пожалуйста.

— Возможно, убийца пошел и купил себе какую-то вещь с гагачьим пухом, но, предполагаю, он скорее всего украл ее.

— Вполне правдоподобная теория.

— Нам не удастся вычислить, откуда она взялась, если у нас нет ярлычка или еще какой-нибудь детали от этой вещи. Но есть еще один вариант. Что-то может промелькнуть в газетах.

— Не думаю, что мы чего-то добьемся, если убийца узнает, что он повсюду роняет перья. Он наверняка просто избавится от этой вещи.

— Согласна. Но почему бы тебе через своих знакомых журналистов не поместить где-нибудь такую маленькую заметочку о гаге и ее ценном пухе, о том, насколько дороги изделия, наполненные гагачьим пухом, и как они становятся объектом краж. Может, это связать с лыжным сезоном или еще с чем-нибудь?

— Ты думаешь, кто-нибудь позвонит и скажет, что воры влезли в его машину и украли оттуда куртку с гагачьим пухом?

— Да. Если журналист сошлется на какого-нибудь детектива, который якобы занимается подобными кражами, читателям будет куда звонить. Знаешь, люди частенько прочтут что-нибудь и тут же вспоминают:

«Так ведь со мной случилось то же самое». Им хочется помочь, почувствовать себя нужными. И они начинают звонить.

— Мне нужно будет подумать над этим.

— Я понимаю, что не стоит себя особо обнадеживать.

Мы направились к двери.

— Перед тем как уехать из Гомстеда, я успел коротко поговорить с Мишель, — сказал Уэсли. — Они с Люси уже побеседовали по телефону. Мишель говорит, что твоя племянница ее просто пугает.

— Она терроризировала всех с самого дня своего рождения.

Он улыбнулся.

— Мишель не это имела в виду. Она сказала, что Люси напугала ее своим интеллектом.

— Иногда меня беспокоит, что эта малышка чересчур шустра.

— Я не считаю, что она такая уж малышка. Если ты не забыла, я только что провел с ней почти целых два Дня. Во многих отношениях Люси произвела на меня большое впечатление.

— Не пытайся завербовать ее в свое Бюро.

— Подожду, пока она закончит колледж. Сколько ей осталось? Всего год?

Люси не выходила из моего кабинета, пока Уэсли не уехал. Я увидела ее, когда уносила на кухню стаканы.

— Ну как, тебе понравилось? — спросила я.

— Конечно.

— Насколько я поняла, ты подружилась и с Конни и с Бентоном.

Выключив воду, я села за стол, на котором лежал оставленный мною блокнот.

— Они хорошие люди.

— Похоже, о тебе они такого же мнения.

Открыв холодильник, она бесцельно окинула его взглядом.

— А что, Пит здесь уже побывал до нас? Было непривычно слышать, как Марино называли по имени. Я решила, что они с Люси перешли от стадии холодной войны к разрядке, после того как он брал ее пострелять.

— Почему ты думаешь, что он здесь был? — поинтересовалась я.

— Я почувствовала запах сигарет, когда вошла в дом. Я предположила, что, если ты вновь не закурила, приходил он.

Она закрыла холодильник и подошла к столу.

— Я не закурила, а Марино ненадолго заезжал.

— Что он хотел?

— Он хотел задать мне массу вопросов, — ответила я.

— О чем?

— Зачем тебе подробности?

Она перевела свой взгляд с моего лица на стопку финансовых документов, потом на блокнот с моей неразборчивой писаниной.

— Неважно зачем, если ты явно не расположена мне рассказывать.

— Это сложно, Люси.

— Ты всегда говоришь «это сложно», когда хочешь, чтобы я отстала, — сказала она и, повернувшись, пошла из кухни.

У меня было такое ощущение, словно мир вокруг меня рушился и люди в нем напоминали сухие зернышки, которые ветер раздувал в разные стороны. Когда я наблюдала за родителями с детьми, я любовалась гармонией их взаимоотношений и втайне боялась, что сама была обделена инстинктом, которому невозможно научиться.

Я нашла племянницу у себя в кабинете перед компьютером. На экране были столбики цифр в сочетании с буквами алфавита. Она что-то считала и писала карандашом на миллиметровке и даже не подняла глаз, когда я подошла к ней.

— Люси, я знаю, что у твоей матери было много мужчин. Они то появлялись в вашем доме, то исчезали. Я прекрасно понимаю, каково было от этого тебе. В этом доме все иначе, и я — не твоя мать. Тебе не надо с опаской относиться к моим коллегам и друзьям мужского пола. И не стоит заниматься поисками улик, указывающих на то, что здесь был какой-то мужчина. У тебя не должно быть оснований подозревать меня в определенных отношениях с Марино, Уэсли или кем-то еще.

Она не отвечала.

Я положила ей на плечо руку.

— Возможно, я не являюсь той неотъемлемой частью твоей жизни, какой мне хотелось бы быть, но ты для меня значишь очень много.

Она стерла какую-то цифру и стряхнула бумажку.

— Тебя могут обвинить в совершении преступления? — спросила она.

— Ну конечно нет. Я не совершала никаких преступлений.

Я нагнулась к монитору.

— Ты сейчас видишь перед собой «гексадамп», — пояснила она.

— Да, ты права. Это иероглифы.

Поставив руки на клавиатуру, Люси стала перемещать курсор, попутно объясняя:

— Сейчас я пытаюсь найти точное положение идентификационного номера, который является единственным определителем. У каждого человека в этой системе есть идентификационный номер, и у тебя тоже, поскольку и твои отпечатки находятся в АСИОП. На языке четвертого поколения, например SQL, я могла бы запросить колонку названий. Но здесь — технический и математический язык. Здесь нет колонок названий, здесь только позиции в структуре записи. Другими словами, если бы я хотела поехать в Майами, на SQL я бы просто сообщила компьютеру, что хочу ехать в Майами. Но здесь, в шестнадцатеричной системе, мне придется сказать, что я хочу отправиться на позицию которая на столько-то градусов