берегового шельфа!.. Я ем, да, я продолжаю есть, меня тошнит, но обратно ничего не идет, все валится туда — в пропасть! И падает долго-долго, так что я уже перестаю прислушиваться, когда же то, что падает, достигнет дна.

Не могу сказать, сколько я просидел за этим чудовищным столом, как выбрался оттуда, и что думала обо мне буфетчица… Очнулся я на последней ступеньке лестницы, к нам наверх, перед дверью татарина… Затем опять провал в сознании или, вернее, в памяти: рассудок, очевидно, действовал — и… я уже у татарина, сижу против него на кровати, и мы о чем-то с ним беседуем. Вероятно, я ему только-только сказал что-то забавное, потому что он смеется в тот момент, когда я прочухиваюсь. Я тоже ловлю себя на том, что улыбаюсь.

Он отсмеялся, я спросил:

— Скажите, Мохамед, а кто это у нас тут ходит… маленький такой? Будто у него еще с левой ручкой не все в порядке…

— Маленький?! С левой ручкой?!

— Да, маленький… Я видел его вчера во время дождя… Где он работает, кто он?

Он вскочил. Я не ждал от него такой прыти:

— О, юноша! Где работает?! Во время дождя?! О, юноша, ты сам не ведаешь, что говоришь!

На лице его изобразилось подобие нежности, но, пожалуй, он хотел еще показать, что не вполне точно знает, как ему повести себя. Сперва он было простер ко мне руки, прижал к моей щеке свою жесткую щетину, затем отшатнулся (когда я отшатнулся) и, спьяну не рассчитав, упал назад в креслице.

— А ты не шутишь и не врешь?! Ты видел его вчера во время дождь?! Неужели как на картина «Два вождя после дождя»? Что он делал?! Стоял в саду под елочкой и рисовал прутиком геометрическая фигура на дорожке? А как он был одет? В офицерская плащ-палатка?..

Мой вид как будто, наконец, убедил татарина (в чем? — в том, что я ему верю?).

— Да, — сказал он, — я вижу, что ты не врешь… Молодес! Недаром ты мне сразу понравился! Давай выпьем по этому повод… Да… Днем — большое счастье… Мне не дано… Ты вот не знаешь, а у меня, можно сказать, вся жизнь… из-за этого!.. Ты вот не знаешь, ты думаешь: «Мохамед пьет, Мо-хамед алкаш, Мохамед ночью вставал!» А почему вставал, ты не знаешь?! Ты меня не спросил?! А ты меня спроси, спроси! Скажи: «Дорогой Мохамед…»

— Дорогой Мохамед, я вам искренне сочувствую, хоть

я…

Он дернулся:

— Т-с-с-с! Так нельзя говорить! Не говори «сочувствую», нощью это все равно счастье! Давай выпьем скорее по этому повод… А то мы с тобой все без повод пьем… Хочешь, я тебе сейчас расскажу, как это вышло у меня? Я ведь хотел тебе о своей жизни рассказать… Вот слушай… Никому не рассказывал, жена не знает, — только тебе! Я преподавал тогда политэкономия в военном училище… Перед октябрьскими праздниками засиделся долго, плакат рисовал. Второй час ночи… Я кисточки сложил, перед тем как домой идти, а жил я там же, при училище, дай, думаю, выйду на двор, покурю. Накинул шинель, надел шапку, вышел… Холодно было, днем снег шел, лед… Курю, слышу: курсанты, караульная служба, на посту разговаривают… Я их по голосам знаю, хорошие ребята, отлищники строевой и политис-ской подготовка… Слышу, говорят: «Ну как, являлась нынче эта странность? — Пока не видел… Петров считает, е…ныть, это все игрой воображенья и не верит в наш призрак, дважды виденный подряд. Вот я, е…ныть, и предложил ему побыть на страже с нами нынешнею ночью, и если дух покажется опять, проверить это и заговорить, е…ныть, с ним» …Иванов говорит: «Да, х…! Так он вам и явится!» Я подхожу: «Здравствуйте, товарищи. В чем дело? Почему несенсурно выражаетесь?!» — «Так и так, говорят, товарищ майор… Разрешите доложить… Минувшей ночью, когда звезда, что западней Полярной, пришла светить той области небес, где и сейчас сияет, я с Шерстневым, лишь било час… О-о-о!..Е… твою мать! Гляди, вот он опять!!! Осанкой — ну вылитый наш… гм… покойный! Обратитесь к нему, товарищ майор! Ну что, напоминает вам… его?!» — Я кричу: «Отставить! Прекратить разговорчики!» — А сам весь в страхе и смятении. Вижу: напоминает, да как еще! И с рукой у него что-то. Они говорят: «Он ждет вопроса. Спрашивайте!»… Я спрашиваю… И в это время — петух! Училище-то за городом, под Москвой!.. Он и уходит, уходит от ответа! Ребята говорят: «Что, может, пырнуть его штыком?!» — «Бей! Действительно, чего там!»… Не тут-то было! Исчез… Командую: «Вольно!» Постояли с ребятами, разрешил им в виде исключения покурить… У них, конечно, ряд вопросов… Разъяснил некоторые, возникающие в связи с критикой культа лищности и его последствий… Говорю: «Мудресы в старину утверждали, что петух, трубач зари, своею глоткою пронзительною будит от сна дневного бога. При его сигнале, где б ни блуждал скиталес-дух: в огне, на воздухе, на суше или в море, он вмиг спешит домой. И только что мы этому имели подтвержденье»… Шерстнев говорит: «А мне, говорит, бабка рассказала: поверье есть, что каждый год, зимою, пред праздником Христова Рождества, ночь напролет поет дневная птица. Тогда, по слухам, духи не шалят, все тихо ночью, не вредят планеты и пропадают чары ведьм и фей, так благодатно и священно время…» — Я говорю: «Отставить. Мы — атеисты!». Говорю: «Но обещайте мне, что никому об этом ни полслова. Иначе, вы сами должны соображать, мы будем вынуждены вас отчислить. Обещаете?!» — «Обещаем, говорят, клянемся!» И этот вдруг из-под земли: «Клянитесь!» Мы поскорей отошли на другое место… А этот, представь себе, туда же, за нами! Кричит: «Клянитесь, и все тут!» — «Ого, говорю, ты хорошо роешь, старый крот!»… Да-а-а, такие вот дела! Ну, ребята слово свое сдержали… На праздники не беспокоил. Я, однако, после праздников сразу перешел на другой работа, как раз представилась возможность… Квартира сменил, скоро женился… Тут и началось!.. Первая ночь, просыпаюсь, кровать у окна, гляжу: в окно Полярный звезда виден, а левее он… и ручка у него сухая, он эту ручку кое-как поднял и грозит… Мне что делать? Жена буди, кровать ночью передвигай? Неудобно, нельзя, родственники скажут: «Что у тебя муж, сумасшедший? За офисера отдавали, надеялись, а он мебель ночью двигал»… Передвинул днем, сказал: от окна дует… Еще хуже: ночью встал, от окна отойти не могу! Жена говорит: «Куда ты? Иди сюда». А я… Обиделась, плакала… Я говорю: «Давай квартира менять». — «Зачем?! У нас квартира хороший. Тебе что, мои мама-папа не нравятся?» В слезы… Молодая еще была… А, не буду тебе все рассказывать!.. Я пять квартира менял! Окна на юг искал! Сколько нервы тратил! Сколько деньги извел!.. Меняю: посмотрел, хорошо… Ремонт произвел, мебель перевез, лег спать, ночью встал, в окно поглядел — опять Полярный звезда вижу!!! Совсем спать перестал, в больниса попал… Про больниса уже не говорю: меня лечат, лекарства дают, а я под окно лежу, в другой палата перевезли, совсем больной стал, доктор руки опустил… Пять лет бессониса мучился… На служба сплю, нащальник не доволен!.. Потом опси-мальный режим нашел… Работать хорошо стал, начальник опять сенить начал!.. Адаптасия!..

Татарин, вспомнив про начальника, про свою работу, переключился на проблемы связи Англии с Европейским Экономическим Сообществом. Я сказал, что мне это интересно, но я устал и вынужден прервать его. Ко мне, и правда, опять подступили те неприятные ощущения, которые посетили меня в столовой. Стараясь, чтоб татарин ничего не заметил, я попросил его дать мне листочек с вычислениями. Он, поколебавшись, дал. Я откланялся и направился в библиотеку…

Старушка Генриетта сидела там одна за своею конторкой, перебирая под настольной лампой библиографические карточки. Я пристроился у полок с Большой Советской Энциклопедией, искал тактико- технические данные современных кораблей. Нужных томов сразу не находилось. Я ругал себя за то, что не выяснил у татарина, какими материалами он пользовался. Было душно между стеллажами, от книг едко пахло пылью, хоть с виду все было чисто. Было также и темновато, надо бы включить большой свет, но я надеялся, что вот-вот найду… Я вообще-то не подвержен всяким астматическим удушьям, но здесь ощутил, что близок к приступу чего-то похожего…

Любезная Генриетта просеменила ко мне:

— Никак не найдете? Что вы ищете, скажите, я вам помогу…

— Нет-нет, благодарю вас, Генриетта Марковна, благодарю вас… я уже почти нашел… Э-э…