И подписи:

Володя еще перевернул страницу. На ней было выведено неуклюжим почерком:

Еще запись:

Потом аккуратная, видно, женская рука записала:

Дальше было пусто.

Володя задумался.

«Хребет Хамбу-Урр, — услышал Володя дедушкин голос, — находится выше моей избушки, за рекой Ук-Ю… К северу это!»

«Значит, я между Илычем и Ук-Ю! — соображал Володя. — Только где? На правом берегу Илыча или на левом, выше избушки? Или ниже? В общем, так или этак, а должна эта река меня в Илыч привести!»

К тетрадке был привязан химический карандаш, Володя взял его и записал:

Он на секунду задумался.

Тут Володя улыбнулся и записал:

Володя перечитал запись, зачеркнул слово «корифей» и вписал сверху:

Он захлопнул тетрадь и встал. Перед печкой на полу и за печкой, возле стены, свалены были дрова — ставшие коричневыми расколотые поленца. Володя шарил по избе глазами, ища чего-нибудь съедобного.

На полке над окном он увидел банку, прикрытую старым журналом. В банке была крупная желтая соль. За банкой, в паутине, валялось несколько сухих, покрытых зеленой плесенью корок черного хлеба. Володя взял корки, журнал и присел к столу. Грызя корочку, он стал рассматривать журнал… Это был «Крокодил»! Вернее, кусок журнала — обложка и часть страниц были оторваны. Но Володя его сразу узнал! Очень любил его Володя, веселый это был журнал, интересный! А вот и знакомые фамилии художников под картинками: Елисеев и Скобелев! Они почему-то всегда вместе рисуют. Друзья, наверно, большие. «Хорошо, когда люди так дружат, даже рисуют вместе! — подумал Володя. — Другие отдельно рисуют, а эти вместе. Веселые, наверно, очень люди, эти Елисеев и Скобелев. Здорово рисуют: такие дурацкие рожи, что живот надорвешь от смеха…»

Володя давно знал наизусть все фамилии художников в этом журнале, мечтал когда-нибудь познакомиться. Володя тоже любил рисовать. Может, когда и сам художником станет. Хотя это еще неизвестно. Может, он и летчиком станет, как брат Иван. Или космонавтом, как Гагарин Юра…

Володя внимательно разглядывал рисунки и подписи под ними. На эти подписи он смотрел как на старых знакомых. Особенно сейчас это было ему приятно, когда он тут заблудился, как будто вдруг с живыми людьми встретился! Каневский, Семенов, Лосин, Федоров, Елисеев и Скобелев… Наглядевшись досыта, Володя сложил журнал, погладил шершавую, синевато-серую бумагу, положил журнал на место — на банку с солью, потом лег на пыльные нары, потянулся и заснул с зеленой коркой в руке, которую он так и не догрыз.

Дед Мартемьян не раз говорил, что Алевтина и Володя долго жить будут, потому что они уже три раза умирали в своей маленькой жизни. Три раза были они на том свете — один раз Алевтина и два раза Володя — и благополучно возвратились.

«Странно, как это мы с тобой на том свете были! — говорит Володя Алевтине. — Что там было, ты помнишь?» — «Нет!» — отвечает, качая головой, Алевтина. «И я не помню! — задумчиво говорит Володя. — Как будто я там спал и мне даже ничего не снилось!»

Сейчас я вам расскажу, как они умирали. Сначала про Алевтину. Когда Алевтина умерла, была она еще совсем маленькой. И была у нее тогда мать, которую она сейчас совсем уже и не помнит. Мать умерла давно и с того света не вернулась. А Алевтина вернулась. И было это вот как.

Один раз Алевтинины родители в гости собрались — в соседнюю деревню, зимой. Ну и Алевтину с собой прихватили. Уходили они на сутки, с ночевкой, и оставлять Алевтину у соседей никак не могли, потому что мать ее еще грудью кормила. А идти надо было километров за пятнадцать по льду замерзшей реки.

Закутали Алевтину в теплое одеяло, уложили на саночки, Прокоп взял в руку веревку от санок — и двинулись: родители впереди, оживленно болтая, а Алевтина сзади, в саночках, в одеяло завязанная, весело сосала свою сосочку. Грудная она веселая была, на других детей не похожая — никогда почти не плакала, а все улыбалась. Так она и лежала и сосала свою сосочку, глядя в щелку на небо, прислушиваясь к громкому разговору родителей, к скрипу шагов и шороху полозьев по снегу. Один раз мать в дороге ее покормила, присев на сани, километров через восемь, на полпути, а потом Алевтина опять задремала на своих саночках, убаюканная долгой дорогой. Сосочка выпала у нее изо рта, притулилась на щеке под одеялом и сразу — мокрая — льдом покрылась: мороз в то утро сильнейший был, градусов под тридцать.

Теплый воздух, который вырывался из Алевтининого красного ротика, сразу оседал на краях одеяльной щели лохматым инеем. От этого инея щель скоро совсем заросла, как зарастают зимой окна в избе — морозными пальмами. Или как зарастает зимой снежными хлопьями сбруя на лошадях. Алевтина под этими хлопьями крепко спала, даже похрапывала немножко во сне, как всякий уважающий себя спящий человек. Сначала она сильно раскраснелась от материнского молока да от мороза, но потом стала все