откладывалась на сорок дней, если, конечно, хватало терпения. Но особо нетерпеливые могли воспользоваться скоплением врагов, поэтому тут и там мелькали хмурые лица руоповцев и оперов уголовного розыска. Долговязая фигура Диканского перемещалась от одного траурного митинга к другому. Неподалеку на пустыре ждали в автобусах две роты ОМОНа с палками и щитами наготове, на северной окраине кладбища дежурили две вооруженные автоматами группы спецназа, на случай, если заварится совсем крутая каша.

Специально созданный в УВД округа оперативный штаб отслеживал развитие событий, собирал снизу и передавал наверх информацию о ходе похорон убитых бандитов.

На фоне этой суеты совсем неприметным было предание земле в отдаленном квартале капитанов спецслужб Вертуховского и Якимова.

Толковище должно было проходить на нейтральной территории. Антарктида предоставил свою дачу – шестьдесят километров от кольцевой дороги по Минскому шоссе. Добротный каменный дом без излишеств и новомодных выкрутасов, всех этих эркеров, башенок, винтовых лестниц.

Клыку такая скромность понравилась, было ясно, что хозяин соблюдает Закон. Первый наставник – дядя Петя – учил когда-то молодого Ваську Зонтикова.

– Ты еще не вор, – благодушно говорил он, почесывая заросшую седыми волосами грудь, на которой раскинулся храм с семью куполами – знак принадлежности к авторитетам, показывающий, что дядя Петя побывал в зоне семь раз. – Ты пока крадун. Вором непросто стать. Надо наш Закон знать и свято соблюдать. Будешь честным, чистым – станешь жуликом. К тебе братва долго присматриваться будет: как ты живешь на воле, как – в зоне, как воруешь, как к товарищам относишься. Заслужишь – сходка тебя вором коронует. Но вор – кристальной души человек! Братва все вопросы вместе решает, но последнее слово за вором. Как он скажет – так и быть должно!

Дядя Петя улыбался. Ему нравилось, что Васька слушает внимательно и с интересом. В школе он никого так не слушал.

– Не каждый, кто ворует, – вор, – продолжал объяснять дядя Петя. – Он может быть и козлом, и чушком, и пидором!

Старый вор презрительно сплюнул.

– Нас честь и порядочность отличает. Нет денег – за карты не садись! Сделал дело – отдай долю в общак, братве помоги! И ни семьи быть не должно, ни богатства. Богатство – это грех. Его потерять боятся, а кто чего-то боится, тот человек конченый! Менты его быстро раскрутят, и начнет он стучать, как дятел, пока правилку ему не сделают и на нож не поставят...

Клык вздохнул. Сейчас все перемешалось, воры Закон забыли, на «Мерседесах» ездят, дворцы строят... А скажешь кому – смеются да тебя же дураком представляют.

А вот Антарктида – вор правильный, настоящий. И Резо Очкарик тоже. Хорошо, что община его позвала. Грузинские воры всегда были в авторитете, но сейчас многие бегут от войны, в Москве оседают, в Питере – вроде бы и ничего, их дело, но уважения все меньше становится... А Резо живет, где всегда, не убегает, держит свои районы, хотя там работать очень нелегко. Но настоящий вор не должен трудностей бояться...

И еще одно хорошо, что именно Резо на толковище приехал: он знает, куда Клык из своего общака деньги дал.

По условиям с каждой спорящей стороны должно быть по три представителя. Клык приехал с Рваным и Гвоздодером. Тех, других, еще не было. Резо с охраной сидел в доме. Змей, Крестный и Антарктида – наблюдатели от авторитетов. Вокруг дачи их «гладиаторы» за порядком смотрят, вдоль забора стоят, по улицам прогуливаются.

У ворот двое – входящих обыскивать: с оружием на толковище нельзя, здесь все слово решает. Это после волыны и перья в ход пойдут, когда слово исполняться начнет.

В восемьдесят четвертом Резо разбирал спор между кодланами в Магадане, потом два месяца кровь лилась...

Клык взглянул на часы. Если через десять минут не подъедут – амба им! Считаются проигравшими, и все на них вешается – и кровь, и касса.

Но ровно за три минуты до назначенного срока в узкую улочку дачного поселка медленно вкатились два огромных белых «Мерседеса».

«Любят пыль в глаза пускать фуфлыжники поганые», – с ненавистью подумал Клык и пожевал губами, возвращая каждое из двух бритвенных лезвий до поры на свое место за щекой. Сам он с трудом продвигался по ступеням преступной иерархии, если бы не дядя Петя, то, может, в козырную масть бы не попал или на самую низшую ступень определили – козырным фраером. Командовал бы, конечно, братвой: фраерами, блатными, ну и всякими прочими – шпаной, мужиками, козлами, но в воры уже путь заказан...

А так признали жуликом, но дальше долго не продвигали, все приглядывались, будто рентгеном просвечивали. А ведь он с двенадцати лет воровал, и пионером никогда не был, и рядом с ним никто не спалился ни разу, и Закон назубок знал, порядок в хатах поддерживал.

Двенадцать лет понадобилось в зонах протоптаться, пока короновали. Правда, на всесоюзной сходке в высший ранг зачислили... А эти, «новые», сразу наверху оказались, за два-три года, параши не нюхая, на «Мерседесах» разъезжают.

Один «Мерседес» остановился в начале улицы, второй подъехал, хлопнули дверцы. Седой и еще двое в распахнутых дубленках, без шапок дали себя ощупать, вошли во двор. Антарктида с каждым поздоровался, напомнил порядок, те покивали.

Телохранитель Резо вышел на крыльцо, знак сделал – время.

Толковище проходило в просторном зале с горящим камином. Очкарик сидел посередине, за столом, сзади него «шкафы» ручищи на груди сложили и смотрят свирепо перед собой.

Наблюдатели от авторитетов сбоку у стены в креслах расположились – все трое. А слева и справа от двери – длинные лавки, на одну Клык со своими людьми сел, на другую Седой со своими. Будто на скамьи подсудимых опустились.

Резо в костюмчике черном, рубашка с галстуком, платочек из кармана торчит. Сделал знак рукой, на Клыка показал, чтоб первый начал, раз по его инициативе толковище собралось.

Тот поднялся с достоинством и начал рассказ, как на исконно его территории, сходкой определенной, начали работать чужие, как не хотели в общак платить, а он требовал согласно Закону и наконец ультиматум поставил: или отчисляйте, что положено за все годы, или на сходняке ответ держать будете.

Клык говорил размеренно и солидно, вор должен хорошее впечатление произвести, бритвы во рту ему не мешали. Голова каплевидная, желтая кожа, запавшие щеки, тонкие губы – облик напоминал рептилию.

Наконец согласились, отдали деньги, а через час его людей замочили и забрали кассу...

Слова Клыка падали в вязкую, напряженную тишину. Неподвижный Резо напоминал изваяние. Невидящий, отрешенный взгляд, неестественно бледное лицо, на котором отчетливо выделялись темные полукружия вокруг глаз. Можно было подумать, что он «сидит на игле», но, при всем старании, скрыть такой порок нельзя, а наркоман не может сохранять авторитет и, уж конечно, никому не придет в голову приглашать его в качестве судьи.

Клык, как и большинство присутствующих, знал, что у Очкарика больные почки. Много лет назад в таганрогской пересыльной тюрьме четверо беспределыциков из блатных отбили ему ливер. При этом они допустили три ошибки. Во-первых, нарушили Закон. Во-вторых, не рассчитали, что искалеченный Очкарик поднимется в высшую масть. А в-третьих, не учли характера жертвы.

Вся четверка в течение нескольких лет погибла насильственной смертью. Причем смерть каждого была мучительной и ужасной. Одного утопили в сортире колонии строгого режима, другого зарезали на поселении, третьего заживо сожгли в паровозной топке, четвертого прибили гвоздями к воротам собственного дома.

Это не восстановило Очкарику почки, но способствовало уважению и широкой известности в блатном мире. Последние пять лет он постоянно разъезжал по стране, разрешая наиболее важные и крупные споры. Причем его приговоры практически не обжаловались и недовольных, во всяком случае, явно выражающих