— Ну а как он называется?

Сергей сказал. Светкино лицо вспыхнуло, словно красная сигнальная лампочка в игре «Угадай мелодию» — но смеяться она не перестала.

— Как-как? — переспросила она.

Сергей крикнул громче. Бернадская прыгнула в воду, плотно сдвинув длинные ровные ноги.

Вечер свалился как-то вдруг, без всякого предупреждения. Они долго ехали вдоль берега, дикие места сменились относительно ухоженным пляжем, потом пересекли мост; тела казались непривычно легкими, закон всемирного притяжения определенно барахлил. Сергей расслабился. Капитан Агеев и машинописный листок провалились в черную дыру памяти, как растворившийся в ночи детский кошмар.

— Цигулева сессию не сдавала, — вдруг сказала Светка Бернадская, будто разговаривая сама с собой. — Интересно, почему?

Сергей не ответил. Кошмар вернулся. Он отчетливо понял, что теперь никогда не избавится от него. Черт! Он с силой вдавил в пол педаль газа, «пятерка» напряглась, но поперла вперед, Сергей промчался по Южному шоссе, проехал мост и, не сбавляя скорости, ворвался в город. Перекатился через отполированные до блеска трамвайные рельсы, миновал раскинувшийся справа зеленый сквер, пересек Магистральный проспект и еще несколько улиц, свернул на Каменногорский. Через два квартала Светкин дом. Она предложила подняться наверх. Сергей отказался: там мама, ей надо смотреть в глаза прямо и честно. Когда Светка выходила из машины, ему показалось, что через платье просвечиваются мишки и попугаи.

— Слушай, Свет, — сказал Сергей. — Вопрос на засыпку. Ты ведь учебник Розенталя вдоль и поперек пропахала. Как правильно сказать о человеке, которого дважды отпидорасили? Дважды — отпидоращенный? отпидораженный?

У Светки Бернадской, у маминой дочки, отвисла челюсть.

— Не знаю, — сказала она. — А это имеет значение?

Сергей захлопнул дверцу, опустил стекло и сказал:

— Пожалуй, нет. Практического значения это не имеет.

Гестапо услышал, как в стекло входной двери тихонько постучали. Звук тонкий, отчетливый. Так стучать может или ключ, или монетка. Или железный коготь. На часах 00.18. Полуопустевшее по случаю окончания сессии общежитие уже не раскачивается туда-сюда от ночного дера. Тихо. Гестапо как раз нацелился прилечь в подсобке, отдохнуть.

Стук повторился.

— Кто там? — крикнул Гестапо.

Твою мать. Он не собирается выбегать каждый раз, когда какому-нибудь бомжу взбредет в голову царапаться в дверь.

Прямо в лицо с улицы мигнули фары. Гестапо зажмурился. Машина стояла у самого крыльца, будто собираясь брать на таран здание общежития. И несколько фигур рядом — высокие, широкоплечие. Как они подобрались сюда, Гестапо не слышал.

Возможно, машина стояла уже давно, только какого…

Стук-стук.

— Иду!

Он прилепил теплый комок резинки к дээспэшной перегородке на посту и пошел. Фары мигнули еще раз, ударили старика по глазам.

— Сейчас допрыгаетесь у меня, — пробормотал Гестапо.

С обратной стороны к стеклу прилепилась рука с развернутой книжкой удостоверения. Дальше, в темноте — строгое скуластое лицо, плотно сжатые губы.

Стук-стук. Гестапо проворно полез за очками, дужки зацепились за что-то в кармане. Твою мать. Он влепился лицом в стекло, сплющив большой мясистый нос.

Прищурился.

Губы его зашевелились.

Стук-стук. На этот раз широкоскулый человек ударил по стеклу сильнее. Гестапо наконец разглядел, чем это он колотит. Пара стальных наручников. Господи Боже.

— Дак я… Открываю! — крикнул Гестапо как можно громче. — Открываю! Что вы сразу мне не сказали, товарищи?

— Подъем, Николай. Руки по швам. Вот так. Ну!.. Стоять!

— Этих троих на коридор, в читальню. Черных тоже. Воронюк, поговори с ними, пока труханец у них еще не прошел. Рульковский потом выйдет, осмотрит.

— Есть.

— Эй, Николай батькович!.. Стоять, я сказал!

— Подъем! Всем подъем!

Яркий свет слепил глаза. Коля Лукашко не мог сказать точно: спит он или не спит.

Он знал только, что здорово устал, будто прожил целую жизнь грузчиком на товарной станции. Через сутки это обычно проходит, если, конечно, снова не закурить… А потом в блоке объявились эти мужики. Как они сюда попали — Коля не знал. Не помнил. Может, он сам им открыл, может, они взломали дверь. Откуда им известно его имя?

— Еще раз попробуешь упасть — я сделаю вот так, — сказал кто-то большой, наклонившись к самому его лицу. И наступил своим башмаком на голую ступню Коли Лукашко.

Коля ударил головой в пахнущий свиной кожей живот. Живот оказался твердым, как скала. Колю подняли, щелкнули по ушам, поставили вертикально.

— Рульковский, осмотри его. Быстренько.

Из блока цепочкой выходили на коридор Чума, Соломон и Джо. К черной заднице Соломона прилипли розовые женские трусики, резинки глубоко врезались в ляжки; свои трусы он давно сгноил, теперь одалживает у проституток. Соломон и Джо громко возмущаются на своем родном суахили.

— Так, Николай. Я буду отдавать команды, ты будешь выполнять их быстро и без суеты. Это в твоих интересах. Договорились?.. Ну-ка открой рот и покажи язык.

Коля широко открыл рот и высунул язык как можно дальше. Мужчина в очках без оправы положил свою руку ему на подбородок и отвел вниз, будто собрался выломать челюсть напрочь. Рука сильно пахла хлоркой. «Врач», — подумал Коля.

— Посмотри на меня.

В зрачок уперся луч крохотного фонарика.

— Так… Теперь подними руки.

Мягкая желтая бумажка скользнула от подмышек к паху. Бумажка потемнела от пота или грязи, врач рассмотрел ее на свет, покачал головой и спрятал в карман.

— Вытяни руки вперед, разожми кулаки.

Руки дрожали.

— Разверни ко мне тыльной стороной.

Холодные пальцы пробежались по венам на локтевых сгибах, потом — по венам на ступнях ног. Сильно надавили несколько раз.

— Стяни трусы до колен.

Врач заставил Колю поднять член вверх и заглянул туда, словно грибник, который ищет подосиновик под веточкой. Надавил большим пальцем. Коля вскрикнул.

— Тихо.

Коле пришлось еще несколько раз повернуться вокруг оси, пока врач, задрав очки на высокий лоб, стучал пальцами по правому подреберью, щупал и растягивал кожу на спине, лопатках, животе, ягодицах. Наверное, искал какие-то таинственные письмена. Шифровки.

— Что это? — он показал на царапину под коленкой.

— Упал, — сказал Коля Лукашко.