– А-а-а! Ты что? За что?

– Ты куда смотрел, сука!! Ты на моего батю нас навел!! – Шкет вскочил и ударил ногой – раз, второй, третий…

– Да откуда я знал? – гундосил Крыса. – Я твоего отца никогда не видел! Ты сказал свистнуть, я и свистнул…

Неожиданно со стороны лестницы ударил яркий луч фонаря.

– Атас! Менты!!! – заорал Бомба.

– Стоять! Руки в гору! – рявкнул грубый чужой голос.

– Бегим! – пискнул Шептун и кинулся в дальний угол, Бомба прыгнул к окну. На этаж ворвались три человека в форме.

– Ложись, стреляю!!

Бурлящая в Шкете ярость требовала выхода и сейчас рванулась наружу, хотя совершенно не по адресу. Выхватив шило, Шкет бросился на ближайшего милиционера.

– Убью, сука!!!

Вблизи тот показался огромной, несокрушимой глыбой. Шило ударило ему в грудь, звякнуло о пластины бронежилета и сломалось. Но Шкет в тупом озверении бил еще и еще. Однако сейчас ему противостоял не рыхлый неопытный сверстник и не напуганный терпила.[29] Сержант патрульно-постовой службы привык задерживать преступников, и, хотя обломок шила успел воткнуться ему в руку, сильнейший удар в лицо мгновенно свалил Шкета на пыльный пол. Он потерял сознание.

Осень наступала все явственней – не только в природе, но и в жизни. Холодный ветер заставлял прихватывать на груди заворачивающиеся лацканы покрытого пятнами пиджака, но это мало помогало. Надо доставать пальто…

Леший шел вдоль чугунной ограды набережной, по-стариковски шаркая ногами. Сухие листья разлетались в стороны. Как будто шарахались от никому не нужного пожилого уголовника. И редкие прохожие обходили его стороной.

В тяжелой сумке звенели бутылки. Сегодня Леший гулял – есть официальный повод и честно заработанные деньги. Лис выплатил ему премиальные – целых десять тысяч. И похвалил. Его подозрения про Черкеса подтвердились – восемь изнасилований уже доказаны! И пушка у Земы оказалась та, которая нужна!

– Молоток, Петруччо! – жал ему руку Лис. – Большое дело ты сделал!

Проходя мимо «Крепости», Леший купил чебуреков навынос.

– Заверните хорошенько, чтоб не остыли, – распорядился он. – В несколько пакетов засуньте!

В кафешке можно было расположиться капитально, взять ухи – он редко ел горячее, взять люля-кебаб, даже коньяк… Но ему это не подходило. Не удержавшись, он только выпил у стойки стакан неприлично дорогой водки.

Ноющая душа требовала еще, но старый вор почти никогда не напивался на людях. Привычка к жизни во враждебном окружении: без родственников, друзей, приятелей – предполагала постоянную настороженность, расслабляться было нельзя. Всегда требовалось кого-то опасаться, настороженно оглядываться вокруг, принюхиваться, чтобы обнаружить засаду, оценивать слова и улыбки в ожидании подлянки, искать у корешей нож в рукаве или ствол за пазухой… А значит, скрученные в тугую звенящую струну нервы не могли успокоиться и сбросить напряжение… Поставив стакан на стойку и забрав пакет с чебуреками, Леший опять вышел на набережную.

В ушах все еще звучали слова Коренева:

– У тебя нюх, как у лисы, Петруччо! Благодаря тебе мы раскрыли серьезные преступления! Ты мне здорово помог!

В тот момент похвала куратора была ему приятна. Но потом навалились черная тоска, сомнения и разные мысли. На сердце было гадко. Хотелось скорей забраться в свою нору, отгородиться железной дверью от остального мира и напиться до зеленых чертей…

То ли пустой желудок, то ли «старые дрожжи», то ли натянутые нервы сыграли с ним злую шутку – Леший опьянел от ста пятидесяти граммов водки! Его заметно пошатывало. Мозг окутал противный вязкий туман, в котором блуждали совершенно беспросветные мысли. В солнечном сплетении образовалась пустота, что-то там непривычно шевелилось и болело. Наверное, душа.

Однако бдительности он не утратил. Даже изрядно набравшись, он оставался осторожным, готовым ко всему одиночкой. И сейчас Леший постоянно останавливался, присаживался на скамейки, облокачивался на чугунную ограду и плевал в темную стылую воду. При этом незаметно осматривался, прислушивался, проверялся.

Чисто. За ним никто не шел. Под мостом вообще было безлюдно. И в кустах никого не оказалось. «Сторожок», оставленный в двери, остался нетронутым.

Проскользнув в свое убежище, Леший запер дверь и только здесь перевел дух. Поднявшись в «комнату», он накрыл богатый стол, украсив его тремя бутылками магазинной водки. Прозрачная жидкость с тихим шелестом доверху заполнила пластмассовый стаканчик. Он жадно высосал половину, жадно закусил чебуреком. Тяжелый вязкий огонь прокатился по жилам, выжигая ненужные мысли. Но они не исчезали. Наверху по-прежнему грохотали машины. Жизнь летела куда-то, одновременно оставаясь на месте. И мост действительно стал раскачиваться сильнее! Пацаны заметили правильно… Вот тут они сидели с кентами, ели такие же чебуреки… Это ребята сказали, что купили их в «Крепости»… А ведь как душевно сидели, Черкес даже расслабился и сболтнул лишнее… Значит, ему было хорошо, и он чувствовал себя среди надежных друзей! И долго погуляет теперь Черкес?

Леший торопливо допил остатки водки, снова налил. Вопреки ожиданиям, блаженное всепрощающее забытье не пришло. Наоборот, появилась беспощадная ясность мыслей. Нахлынули воспоминания. Он не любил возвращаться в прошлое. Да и, честно говоря, поводов для ностальгии было немного. А того, о чем стоило забыть, хватало с лихвой…

Внезапно перед глазами возникло лицо Нюрки. Не такое изможденное и старое, как во время последней встречи, а молодое гладкое личико шестнадцатилетней девочки. Ему тогда было двенадцать. Старшая сестра осталась единственным родным человеком после смерти матери и года три кормила его, пока он не стал работать «на подхвате» у Фимы Щипача. Она и на свиданки к нему ездила, и передачи присылала. А тогда авторитета еще не было, и продукты приходились очень кстати…

А потом младший брательник ей судьбу определил, отблагодарил, значит… С Мишкой Щуплым они познакомилась на Свердловской зоне, тот выходил на год раньше, ну Леший и написал малевку сеструхе, чтоб приютила на первое время… А когда год прошел, то оказалось, что Мишка уже самый настоящий ейный муж с законным штампом в паспорте!

Жили они хорошо, душа в душу, Мишка ее даже пальцем ни разу не тронул. Любил он Нюрку – по- своему, по-босяцки, но любил. И не пил почти, карты не катал, всю добычу нес в дом, а парень он был фартовый… Нюрка свою фабрику с изнуряющими тремя сменами забросила, приторговывала вещичками на рынке, машину купили, «Москвича» – на зависть соседям! Вообще, Мишка пацан нормальный был, вменяемый, Леший с ним и на воле дружбу водил, несколько дел вместе сделали, выпивали иногда, по праздникам, по-домашнему так, под хорошую закуску, пластинки душевные. А один раз, на Первое мая – праздник трудящихся всего мира, вышли они во двор покурить, а Мишка размяк и пожаловался:

– Пошли с корешом по наводке на верную кражу в Заводском, а хозяева неожиданно вернулись! Пришлось мужика гвоздодером отоварить, да слишком сильно вышло, к тому же по башке попал… Как бы не окочурился…

– А с хозяйкой что? – спросил Леший, но Мишка отмахнулся.

– Хозяйку Сенька Холодный в ванную затащил, связал там ее, что ли… Это, короче, не мой вопрос. Вот если я мужика грохнул, тогда дело пахнет керосином…

– А Сенька не продаст? – заботливо осведомился Леший.

– Да нет. Он в Волгоград дернул, тетка у него там… Он тогда похлопал шурина по плечу, успокоил:

– Вылечат его, не парься! Пойдем, еще выпьем!

А утром позвонил Лису из телефона-автомата и хриплым с перепою голосом спросил:

– Что там у вас на Заводском?

– Разбой с изнасилованием, – настороженно отозвался Лис. – Два трупа. А что?