В Риме известие о страшной судьбе Сагунта вызвало, как и следовало ожидать, единодушную, ту самую, которой добивался Ганнибал, реакцию: все без исключения требовали объявить Карфагену войну. Консулам 218 года (оба из группировки Эмилиев — Сципионов) в качестве провинций были назначены Испания (Публий Корнелий Сципион) и Сицилия с Африкой (Тиберий Семпроний Лонг; у Евтропия [3, 9} другой когномен — Гракх), иначе говоря, им была предопределена война с Ганнибалом. Лонг должен был, если бы Сципиону удалось удержать Ганнибала вне Италии, вторгнуться в Африку. В народное собрание было внесено предложение объявить войну карфагенскому народу. Для соблюдения необходимых по римским обычаям формальностей в Карфаген было направлено посольство в составе Квинта Фабия Максима, Марка Ливия Салинатора, Луция Эмилия Павла, Гая Лициния и Квинта Бэбия Тамфила. Как можно видеть, господствующее положение в посольстве, как и в правительстве, занимали сторонники Эмилиев, хотя руководство и было поручено Фабию, известному своим стремлением к мирному урегулированию; может быть, в Риме хотели таким выбором показать, что дверь для переговоров пока остается, открытой.[72] Послы должны были спросить, не по решению ли карфагенских властей Ганнибал осаждал Сагунт, и, если бы был дан утвердительный ответ, объявить Карфагену войну. По словам Ливия [21, 18, З], Фабий ни слова не добавил к этой формуле; как пишет Полибий [3, 20, 8], посольство должно было потребовать выдачи Ганнибала [ср. также у Апп., Исп., 13]. Карфагеняне, оставляя в стороне вопрос, действовал ли Ганнибал по своему собственному усмотрению или по поручению своего правительства, поскольку это — внутреннее дело Карфагена и римлян не касается, доказывали, что договор римлян с Гасдрубалом, в котором имеется оговорка относительно Сагунта, не был утвержден пунийскими властями и поэтому для них не действителен; римлянам, следовательно, незачем ссылаться на испанские события как на предлог для объявления войны [Ливий, 21, 18, 4 — 12; Полибий, 3, 21, 1 — 5]. По словам Полибия [3, 21, 3 — 5], карфагеняне подчеркивали, что в договоре, заключенном после I Пунической войны, который является основным документом, регулирующим взаимоотношения между Карфагеном и Римом, ни слова не говорится об Испании или Сагунте, но речь идет только о взаимном ненападении на союзников; между тем Сагунт, как утверждали пунийцы, не был союзником Рима. В свою очередь, римские послы отказались вести разговоры о чьих бы то ни было правах; эти разговоры имели бы смысл, если бы безопасность Сагунта не была нарушена; теперь же карфагенское правительство должно либо выдать виновных в нападении на этот город и тем самым доказать свою непричастность к содеянному беззаконию, либо признать себя соучастником [Полибий, 3, 21, 6 — 8].
Аргументация обеих сторон, очевидно, была выдвинута в ходе предварительных переговоров, потому что, насколько мы об этом осведомлены, на заседании карфагенского совета римляне вообще не обсуждали вопрос по существу [Ливий, 21, 18, 13; Полибий, 3, 33, I]. Выслушав заявление того члена совета, которому было поручено подготовить официальный ответ, а именно, что карфагенское правительство отрицает за Римом право вмешиваться в сагунтинские дела, посольство приступило к выполнению второй части своего поручения. Разыгралась патетическая сцена [Полибий, 3, 33, 2 — 4; Ливий, 21, 18, 13 — 14; Апп., Исп., 13]. Квинт Фабий Максим, подобрав полу своей тоги так, что образовалось углубление, сказал: «Здесь мы приносим вам войну или мир, выбирайте из них то, что вам больше подходит!». Суффет, председательствовавший на заседании, воскликнул: «Дай из них то, что пожелаешь сам!» — «Я даю вам войну», — ответил Фабий, распуская тогу, и под громкие крики участников собрания «Принимаем!» покинул вместе со своими товарищами зал.[73]
III
Переход через Альпы
Ганнибал добился своего: несколькими боевыми операциями на Пиренейском полуострове, и в особенности осадой и захватом Сагунта, он заставил римлян объявить Карфагену войну (218 г.), а карфагенское правительство поставил в такое положение, что оно уже не могло, если бы даже и хотело, дезавуировать Ганнибала и выдать его врагам. Теперь Ганнибал мог готовиться к походу в Италию, используя для этого пребывание на зимних квартирах в Новом Карфагене.
Первая его мера заключалась в том, что он, как бы парадоксально это ни выглядело, предоставил длительный (на всю зиму) отпуск иберам, служившим у него в войсках, и разрешил им разойтись по домам [Полибий, 3, 33, 5; Ливий, 21, 21, 1 — 8]; целью этого маневра было, по словам Полибия, «подготовить для будущего» стойких и воодушевленных воинов. И действительно, отдых на родине, в кругу семьи, вдали от казарменной обстановки и лагерного быта восстановил силы иберов, а надежда на новые победы, богатую добычу и в какой-то мере страх перед карфагенскими властями заставили их весною возвратиться в строй.
Другой заботой Ганнибала — одной из самых важных — была «идеологическая» подготовка войны. Экспедиция в Италию пугала солдат: дорога казалась слишком далекой и опасной; заготовка продовольствия обещала почти непреодолимые трудности; на пути должны были встретиться дикие варварские племена. Рассказывали, будто на военном совете, где часто говорили об испытаниях, с которыми предстоит столкнуться Ганнибалу и его армии, один из его «друзей», тоже Ганнибал, по прозвищу Мономах, серьезно уверял: есть, мол, только один способ добраться до Италии — научить воинов есть человеческое мясо и позаботиться, чтобы они привыкли к этой пище; Ганнибал будто бы оценил смелость и целесообразность предложения, но только не мог заставить себя и своих близких последовать совету Мономаха [Полибий, 9, 24, 4 — б]. Насколько верен этот рассказ, трудно сказать, так как в нем ясно ощущается враждебная Ганнибалу политическая тенденция, однако в римской политической пропаганде широко муссировался, как увидим, восходящий к нему мотив: Ганнибал будто бы сознательно приучал своих воинов к людоедству. Вероятнее всего, перед нами — отражение ожесточенных споров в окружении Ганнибала о том, насколько выполнимо задуманное им предприятие, и Мономах бросил свою фразу, желая наиболее рельефно выразить свое отрицательное отношение к походу. Ганнибал, доводя до абсурда мысль Мономаха, столь же рельефно показывал, что его не остановят никакие препятствия.
Как бы то ни было, Ганнибал должен был убедить своих солдат, своих врагов и друзей, что боги сражаются на его стороне, что победа карфагенской армии обеспечена. С этой целью он отправился в Гадес и там согласно ранее данным обетам принес Мелькарту (Геркулесу, говорит Ливий) жертвы и совершил посвящения; там же, в храме Мелькарта, он взял на себя и новые клятвенные обещания богам на случай, если задуманное предприятие увенчается успехом [Ливий, 21, 21, 9]. По-видимому, тогда же среди воинов, да и не только среди воинов, стали распространяться слухи о чудесном сне, будто бы привидевшемся Ганнибалу и явно предвещающем победу [Циц, Предв, 1, 49; Ливий, 21, 22, 6 — 9; Вал. Макс., 17; Сил. Ит., 3, 163 — 214; Зонара, 8, 22].
Самые серьезные меры Ганнибал принял для обеспечения тыла — как в Африке, дабы обезопасить ее от возможного вторжения из Сицилии, так и на Пиренейском полуострове. Описывая эти меры, Полибий [3, 33, 18], за которым в данном случае точно следует и Тит Ливий, ссылается на надпись на медной таблице, которая по приказанию Ганнибала была воздвигнута в Лацинийском храме: там греческий историк нашел все необходимые сведения. Ганнибал решил направить в Африку воинов испанского происхождения, а в Испании разместить африканские гарнизоны; этой мерой, говорит Полибий [3, 33, 8], «он соединял обе части своей армии узами взаимной верности». Тит Ливий [21, 21, II], мотивируя поступок Ганнибала, по- видимому, ближе к истине: пунийский полководец хотел, чтобы африканцы служили в Испании, а испанцы в Африке потому, что вдали от дома те и другие, как бы взаимно обменявшись заложниками, будут лучше исполнять свои обязанности. Очевидно, Ганнибал опасался не только римского вторжения, но и бунтов подвластных Карфагену ливийских и иберийских племен. В этом случае, конечно, наиболее целесообразно было использовать для подавления мятежей солдат-чужеземцев. Как бы то ни было, Ганнибал направил в Африку 13 850 пехотинцев и 1 200 всадников, набранных из испанских племен — терситов, мастианов, оретан и олкадов; туда же он послал и 870 балеарских пращников [Полибий, 3, 33, 9 — 11; Ливий, 21, 21, 12]. Часть из них разместили в самом Карфагене, а основную массу — в ливийских городах. По настоянию
