Польши. Его бросили в тюрьму фашисты. Мы с мамой

тоже сидели…

— Ты?..

— Да. Собственно, меня посадили, когда я… Когда мама еще не родила меня. Я родилась в тюрьме. Потом мы были в лагере смерти. Говорят, просто чудо, что нас с мамой не убили и не отравили в душегубке. Тех, у кого были дети, сжигали в крематории без очереди, — наивно добавила она.

Наташка ей понравилась, и она хотела сразу наладить крепкие, дружеские отношения.

— Тебя как зовут?

— Дакара.

— Ты не русская?

— Отец поляк, а мать — болгарка… Я родилась в сороковом году.

— А на вид тебе можно дать лет девять! — не подумав, брякнула Наташка.

— Это потому, что я кривобокая, — просто пояснила Донара. — Врачи говорят, у меня искривление позвоночника от неправильного сидения за партой, а мама объясняет это нашими мучениями при фашистах. В лагере мы постоянно голодали, и меня там пинали все надзиратели. Как же я могла вырасти здоровой? Вот и лежу здесь на вытяжении. Они тоже. — Донара подвела Наташку к дверям палаты и показала на девочек-подростков, находившихся там. Одни из них ходили по палате в пижамах или в рубашонках, другие лежали пластом без подушек, да еще с опущенными изголовьями. Эти были привязаны к своим ложам за ноги и за голову с помощью шлемной повязки. Искривленные талии их, стянутые широкими корсетами, тоже были пришнурованы к железной рамке кроватей.

— Так мы лежим по три часа два раза в день и всю ночь, — пояснила Донара. — Некоторые лежат по три месяца.

— Ну, и…

— И понемножку вытягиваемся, выпрямляемся. Я за два месяца вытянулась на три сантиметра.

— Может, просто выросла, — усомнилась Наташка, пораженная таким долгим и мучительным методом лечения.

— Выросла?.. Ты еще не знаешь такую жестокую шутку, что горбатые дети в горб растут.

— И вы… сами согласились лежать?

— Еще бы! Ты думаешь, приятно стать горбуньей? После вытяжения нас будут оперировать. Возьмут из кости, вот отсюда… — Донара наклонилась и провела ладонью по своей стройной ноге от колена до лодыжек. — Вот из этой большой кости выдолбят спереди пластинку — длиной сантиметров в двадцать или тридцать, а в дужках позвонка сделают канавку. Вставят в эту канавку пластинку, будто костяной гвоздь, и зашьют наглухо.

— Ой, какой кошмар! — не сдержалась Наташка. Донара улыбнулась снисходительно, совсем по- взрослому.

— У нас этого никто не боится. Когда приходит наш профессор Чекменев или Леонид Алексеевич зайдет, так девочки — лет им по десять всего — ловят их за полы халатов и просятся: поскорее на операцию. Тут есть одна… Ей восемнадцатый год. У нее туберкулез, и она может умереть на операционном столе или когда снимут с него: ведь после операции надо опять лежать на вытяжении семь — десять дней, не вставая. Ее отказались оперировать. Но она сказала: умру, а без операции отсюда не уйду. И всех уговорила: и профессора, и Леонида Алексеевича, и свою мать. А ты говоришь, кошмар!

— Позвоночник вылечат, а ногу испортят! — упорствовала Наташка.

Донара подошла к девушке, лежавшей на койке вниз лицом так, что ее светлые волосы свешивались с кроватной сетки.

— Ее уже оперировали. Видишь? — В прорез рубашки на спине девушки действительно виднелся длинный сизоватый рубец, темневший в ложбинке позвоночника. — Сегодня будет вставать. Лиля, покажи ей свою ногу!

Лиля повернула голову, улыбнулась и, не меняя положения тела, подняла босую ножку.

— Смотри! — Донара взяла узкую ступню подруги по несчастью и, зажав в горсти ее маленькие розовые пальцы, провела ладонью по ноге, где тоже синел длинный рубец от щиколотки до колена. — Пощупай сама, — предложила она Наташке.

Наташка подошла и пощупала рубец, сначала нерешительно, потом смелее.

— Сравни! — потребовала Донара, приподнимая вторую, не тронутую хирургом ногу Лили. — Чувствуешь: никакой разницы. Пока она лежала семьдесят дней на вытяжении после операции, кость восстановилась полностью. Заросла! Вот как! — Милые черные глаза засветились торжеством. — Костная пластинка в позвоночнике тоже прирастет и устроится как надо. Сначала она будет там вроде подпорки, а потом, потом… позвоночник ее, как это… ассими-лирует. Так ведь, да?

— Да! — хором ответили девочки, немножко насмешливо, немножко завистливо разглядывая свою гостью.

— Мы теперь сами все знаем не хуже врачей. Будем потом сгибаться, как угодно, а горб исчезнет. И кто еще не успел вырасти, вырастет.

Это опять прозвучало для Наташки как сказка, напомнив ей о намерении учиться на доктора, чтобы выпрямлять горбы. Конечно, она не представляла себе всей сложности и трудности дела, но если больные не боятся, если они сами требуют… Тем более, что кость, подставленная к позвоночнику, потом не мешает, а место на ноге, где ее выдолбили, зарастает, заполняется заново.

— Только долго надо лежать. Донара вздохнула.

— Тут уж ничего не поделаешь! Но время зря не теряем: начались занятия в школах, и мы тоже учимся. К нам приходят преподаватели по всем предметам. Те ребята, которые на вытяжении, занимаются лежа. В этой палате лежит седьмой класс, а хочешь, посмотрим другие классы?

Но выйти девочки не успели: в дверях показались палатный врач и Леонид Алексеевич в белых халатах и круглых, как у поваров, колпаках.

— Ты здесь? Мы тебя потеряли и решили, что ты убежала домой, — сказал Наташке немножко удивленный Злобин.

— Я тут познакомилась… Вы и совсем горбатых распрямляете?

— Если позвоночник согнулся в петлю и косточки его сплющились и слились, тут уже не растянешь. Но сгладить горб все-таки можно. Вот Раечку твою мы сумеем совершенно выпрямить. Она вовремя к нам пришла, у нее кособокость исчезнет бесследно.

— И она вырастет?

— Конечно. — Злобин подошел к койке девочки, ноги которой только что ощупывала Наташка. — Сейчас попробуем поднять тебя, Лиля.

И все больные, сколько их было в палате, повернули к ней головы. Палатный врач, пожилая полная женщина, распахнула Лилину рубашку и провела рукой по гладкой спине подростка.

— Совсем другое дело! — Она улыбчиво взглянула снизу на гиганта Злобина. — Помните, какая торчащая лопатка у нее была? Хотя кому же помнить, как не вам: вы ведь эту «насмешку природы» ликвидировали. — Она еще сильнее наклонилась, подвела руку под бок и грудь девочки. — Ну, вставай, Лилечка! Только осторожно.

— Боюсь! — Капельки пота сразу выступили на нежной коже Лили.

— Не бойся! Дыши глубже. Ну что ты дрожишь, глупенькая, как ребенок пятилетний! Я ведь держу тебя! Ставь ногу. Другую! Пошли! — И врач тихонько повела ее по комнате, в самом деле похожую на ребенка с пушистыми кудрями, в коротенькой рубашонке и шлепанцах, поспешно насунутых на ее маленькие ножки Донарой.

Все девочки в палате, приподняв головы, сочувственно-весело смотрели на это зрелище и вдруг дружным хором спросили:

— Хорошо?

— Хорошо! — ответила Лиля, обеими руками держась за врача и сосредоточенно глядя перед собой лучащимися от счастья глазами.

Наташка, затаив дыхание, наблюдала за тем, что происходило, потом взглянула на Злобина. А он в этот момент думал:

«Разбили старую поговорку, что горбатого могила исправит. Мы сами, своим разумом и своими