— Куда ты девала его? — Мишутка поискал взглядом по комнате, заглянул даже под стол, потом красные губы мальчика вздулись, и он заревел, растопырив руки в мокрых от снега варежках.

— Кого ты ищешь?

— Его. Он ведь приехал! Я видел. Я говорил Наташе… Я говорил… А-а-а! — взревел мальчик еще громче.

— Вот какой вредный! — вскричала Наташка, влетая в комнату. — Он меня замучил, шагу не давал ступить. «Пловетлилась, и ладно!» — передразнила она Мишутку. — Все рвался к Платону Артемовичу. Он, говорит, ко мне приехал.

— Ко мне!

— Очень-то ты ему нужен!

— Нужен!

— Тихо! Платон Артемович сейчас придет, он пошел за билетами…

— На поезд? — испуганно спросила Наташка.

— Нет.

— В цирк? В кино? В театр?

Варя стаскивала с Мишутки шубу и отрицательно качала головой, потом, задумчиво улыбаясь, сказала:

— На хоккей.

— Куда? — не понял Мишутка.

Наташка удивилась и обрадовалась: никто, кроме нее, в квартире не интересовался коньками.

— А кто пойдет?

— Все, кто пожелает.

Варе никогда не приходилось бегать на коньках, и она понятия не имела, что это за игра — хоккей. Бегали, правда, на дворовом катке мальчишки с клюшками, но чего ради они гонялись за тяжелой увертливой под ударами шайбой из резины, отчего спорили и кричали, ей было невдомек. Если бы ее позвал на стадион Иван Иванович, она ни за что не взяла бы с собой сынишку. Но когда Платон, еще подростком гонявший шайбу на уральских горных озерах, рассеянно заглянул в газету, загорелся желанием посмотреть хоккей и стал упрашивать ее поехать, она согласилась лишь с условием отправиться всей компанией. Логунов был для нее дорогим земляком, почти товарищем детства, однако она почувствовала неловкость при одной мысли провести с ним весь вечер вдвоем. Чувствовалась ее неуверенность в себе, что отлично поняла Елена Денисовна, которая тоже вдруг разохотилась взглянуть на «ледовое побоище».

При всей своей любви к Ивану Ивановичу Хижнячиха желала Логунову счастья с Варей. Почему-то с самого начала не поверила она в новую семью Аржанова. Другое дело, если бы он снова сошелся с Ольгой, другое дело, если бы на месте Вари была Лариса Фирсова…

«А ведь Варюша тоже сколько лет не отвечала Платону взаимностью! — подумала Елена Денисовна, собирая вещи потеплее для себя и Наташки. — Вот на старости лет вроде рехнулась — побегу на коньки глазеть! — Но, продолжая первую тревожную мысль, возникла другая: — И Иван Иванович женился на Варюше после семейного крушения, и Платон угадал подсватываться в такой же момент. Ох, невеселая эта свадьба, когда за свадебным столом третий сидит! Как ни бодрись, как ни крепись, а душа-то надломлена!»

Прекрасна Москва в ясный зимний денек. Даже старые окраины ее, вкривь и вкось застроенные домишками, обреченными на слом, хороши в белом уборе инея и снега. А что сказать о прямом, точно стрела, Ленинградском проспекте с его большими домами, с аллеями щедро посеребренных изморозью бульваров, протянувшемся на несколько километров посреди оживленных автомагистралей!

Как любила Варя эту необыкновенную улицу и как сжалось ее сердце, когда троллейбус промчался мимо дома, в котором она прожила семь лет с Иваном Ивановичем! Только теперь она поняла, почему ей захотелось ехать в троллейбусе, а не в метро. Что, если сойти на этой остановке и побежать на свою бывшую квартиру? Может быть, профессор Аржанов, угрюмый и несчастный, ходит из угла в угол по опустевшей комнате, которая на всю жизнь запомнилась Варе, но, может быть, он сейчас там вдвоем с Ларисой… Варя вздыхает, встречает хмурый взгляд Логунова и, бледная, отворачивается и от него, и от своего бывшего дома.

Нет, она не пойдет теперь к Ивану Ивановичу. Ни за что! Она не хочет больше унижаться ради опостылевшего ей чувства. А Логунов! Почему он хмурится, будто у него есть уже какие-то права на нее!.. Аржанов никогда не ревновал. Но это Варе тоже не нравилось. До чего все сложно: сам себя не поймешь!

Логунов действительно хмурился, но Мишутка не давал ему времени для размышлений.

«Что вцепился в чужого человека!» — с глухим раздражением думала Варя, поглядывая искоса, как ее сын, по-хозяйски охватив ручонкой в красной варежке шею Логунова, силком поворачивал его к себе, что-то толковал и показывал в окно. Оказывается, Мишутка тоже узнал знакомое место — детский садик, в который он ходил.

«Беда как интересно Платону смотреть на твой садик!»— горько усмехнулась про себя Варя, но все- таки заметила, что Логунов повеселел и в самом деле с интересом слушал мальчика, неловко склонив сильную гладкую шею со сбившимся шарфом.

— Миша, ты совсем растрепал Платона Артемовича! — тихонько, но сердито заметила она.

— Это твой дядя? — не без хитрецы спросил сидевший по соседству добротно одетый мужчина.

Мишутка влюбленно посмотрел снизу в лицо Платона.

— Это мой папа.

Варя вспыхнула так, что ее лицо могло бы в этот момент поспорить с красным шарфом Мишутки, а Логунов даже крякнул от неожиданности и, засмеявшись глазами, крепко прижал к себе мальчишку.

— Всегда что-нибудь выдумает! — степенно сказала Наташка, стремясь соблюсти приличие.

— Ну, и выдумы-вы-ваю. Мы играем: он папа, а это наша мама. — Мишутка потянул мать за рукав, увидел ее сердитое лицо и, быстро обернувшись к Наташке, крикнул: — Ты будешь мама!

Все, кто наблюдал эту сцену, засмеялись, невольно улыбнулась и Варя. Где-то в глубине души у нее мелькнуло: «Пожалуй, доиграешься!» — И скорее смущенной, 'чем насмешливой была эта мысль.

Игра в хоккей ошеломила Варю красотой и стремительностью. Короткий зимний день успел догореть, зажглись огни, отраженные в гладком зеркале просторного катка, по которому, точно ураган, носились спортсмены — ловкие, крепкие парни. Приглядевшись, Варя поняла, что это не просто великолепное зрелище мастерства конькобежцев, а силовая борьба с молниеносным нападением и яростной защитой: шайба так и металась под ударами клюшек у ворот то одной, то другой команды. Обе команды были превосходно сыграны: ловкость отдельных игроков сливалась в согласованность игры коллектива. Когда под свист и отчаянные вопли зрителей вырывался вперед нападающий и стремительно гнал к чужим воротам черную на льду шайбу, Варя тоже замирала от волнения. Передача шайбы в решающие минуты и гол вызывали такой шумный взрыв на всех трибунах стадиона, что с криком шарахались в темнеющем небе городские галки и вороны, тянувшие стаями на ночлег в центр, где они обжились со времен седой древности. Варя смеялась, глядя на трибуны, и с азартом следила за хоккеистами. Она еще не определила, на чьей стороне ее симпатии, а просто сочувствовала тем, кто лучше играл. Но и ей вскоре стало понятно, отчего кто-нибудь из зрителей вскакивал и, размахивая руками, орал во всю глотку:

— Давай, Митя, давай! Жми! Дави, Коля, дави!

Это были не просто подвыпившие люди, а болельщики.

Игра шла в бешеном темпе. Не удивительно, что так часто менялся состав команд. Варя как врач хорошо представляла себе нагрузку на легкие и сердце спортсменов, но общее возбуждение и красота этой необыкновенной зажигательной борьбы, и ядреный морозец, и сверкание огней, и яркие костюмы спортсменов — все немножко опьянило ее, взбудоражив нервы.

«Замечательное зрелище!» — весело подумала она.

Чего стоили одни вратари в шлемах и на коньках, с ногами, похожими на тумбы, в меховых сапогах с наколенниками. Вот кому надо было сочетать и хладнокровие, и мгновенную реакцию: они ловили шайбу руками, падали и садились на нее, загораживали всем телом вход в ворота, принимая на себя ее мощный удар.

Только что шел бой у одних ворот, и вдруг все стремительно разворачивалось и катилось, неслось в