всплывали в памяти все тяжелые разговоры. Хватало же у нее самомнения бросить ему упрек о том, что в клинике Гриднева «есть хирургия, но нет лечения».

Прежде всего это «несправедливо по отношению к самой клинике. Далеко не везде так серьезно изучают состояние больного. И не везде почти все врачи ведут научную работу. А тут даже Софья Шефер, новый сотрудник, несмотря на недостаток свободных мест при кафедре, взяла тему для кандидатской диссертации. А Решетов? Он мог бы получить по конкурсу звание доцента с более высоким окладом за преподавательскую работу в любой другой клинике, но не хотел менять скромное место ассистента у Гриднева и с увлечением занимался со своей маленькой группой студентов из десяти человек. Так же крепко держались здесь остальные врачи.

Что же касается хирургии, то никто из гридневских хирургов не прибегал к ножу, «семь раз не отмерив», и каждый сам следил за выздоровлением больного после операции.

«Не просто мы режем, хотя у нас и хирургический корпус!»

Думая об этом, Иван Иванович как бы продолжал спор с Варей. Но теперь он начинал видеть и то, в чем она имела основание упрекнуть его.

— Почему бы нам не устроить отдельные детские палаты? — спросил он однажды Гриднева. — Почему мы рассовали малышей среди взрослых? Совсем иной подход и уход им нужен…

Гриднев охотно согласился. В самом деле, отчего бы им не выделить две палаты для детей? Подобрать постоянных палатных врачей, уже имеющих ученую степень и желающих пойти на эту работу, лучших нянь. Сразу увлеченные новой идеей, хирурги пошли осматривать комнаты.

— Кроватки поставим вдоль стен, а посреди комнаты — большой ковер. Прохор Фролович мигом сообразит. Обеденный стол, как в детском саду, и стульчики, — с трогательной заботливостью планировал на ходу Гриднев. — Странно, как это мы раньше упустили!

«Да вот так и упустили!» — думал Иван Иванович, которому каждый маленький пациент напоминал теперь сына. Это здесь. А дома…

Часто, проснувшись ночью, Иван Иванович подолгу лежал без сна. В Москве не было настоящей тишины и среди ночи, то слышались гудки автомашин, то шумели пролетающие самолеты. Но вот рядом, в комнате, убийственная тишина. Удивительно, как заполняло все еле уловимое посапывание детского носика!

Но ни разу в минуту пробуждения руки Ивана Ивановича не искали девичьи нежного плеча Вари: мужское влечение к ней умерло в нем вместе с духовной близостью. Кроме сожалений о неудачно сложившейся жизни, ничего не осталось.

В ординаторской было людно и шумно, рабочий день закончился, и освободившиеся врачи оживленно разговаривали перед уходом.

Иван Иванович обернулся, ощутив под ладонью прикосновение мягких волос и подталкивание головой. Но это не Мишутка и не один из маленьких больных: возле хирурга стоял наполовину укороченный славный парень с густыми кудрями, но без обеих ног.

— Что, Илья? — Иван Иванович потрепал его, словно ребенка, за светлый чуб. — Опять захандрил?

— Хочу домой! Надоело. Умираю от скуки!

— Ну, братец ты мой! От скуки еще никто не умирал.

— А я помру.

Иван Иванович задумчиво смотрит с высоты своего роста. Тяжелая судьба у парня. Отец убит на фронте, мать умерла, а сам он был ранен во время бомбежки Ленинграда. Десяти лет от роду потерять обе ноги и получить осколочное ранение в голову!.. Металлический осколок был удален у него тогда же, во время войны, а совсем недавно, месяца, два назад, Иван Иванович вскрыл и удалил целую цепочку осумкованных гнойничков, образовавшихся вдоль раневого хода, где находились мелкие костные осколки.

— Хочу домой! — И Илья снова упрямо, как ребенок, ткнулся головой в ладонь хирурга.

«Домой» — это в Ленинград, где он работает в артели инвалидов. Но денег на дорогу нет, а выручить его некому.

— Съезжу сегодня еще раз в собес, попрошу, чтобы тебе выдали пособие, — пообещал Иван Иванович. — Потерпи немножко.

Собес уже отказал в пособии (слишком много осталось после войны искалеченных людей, и средств просто не хватает), поэтому Иван Иванович решил под видом собеса отправить Илью за свой счет. Сознаться же в этом он не хотел, чтобы Илья не считал себя обязанным.

Приход Софьи Шефер вывел Ивана Ивановича из состояния тяжелой задумчивости.

— Совсем плохи дела у Наташи. Что будем делать? — спросила Софья.

— Я думаю, надо еще раз попытаться. Сделаем операцию, но в несколько иных условиях. Каково ваше мнение о препарате, снижающем кровяное давление?

— То, что мы уже наблюдали, обещает многое, а гипотермия при таком состоянии больной… — Софья сжала полные губы и неодобрительно поморщилась. — Холод может убить ее.

— Мы дадим препарат без гипотермии. Можно без охлаждения снизить кровяное давление перед операцией, скажем, до шестидесяти, а? Уровень, которого мы раньше смертельно боялись во время оперативного вмешательства!

— Я слежу за больными, оперированными в таких условиях, — ответила Софья. — Сон…

— Вот именно сон, как охранительное торможение, в течение двух суток дает возможность безболезненно и быстро охладить больного перед операцией. Это состояние заторможенности позволяет не согревать его потом грелками. Он постепенно сам приходит в норму и просыпается без болей, без мучительной жажды и тошноты.

— Именно это я и наблюдала!

— Так и будем действовать. Все применим, за исключением холода. Но не под местной анестезией повторим попытку, а дадим общий наркоз, Наташа сейчас в таком состоянии, что может только помешать нам.

— Очень, очень боюсь, что попытка наша будет безнадежной! — сказала Софья грустно.

Иван Иванович тоже боялся этого. Быстрота развития болезни заставляла думать о злокачественной опухоли.

— И все-таки надо попытаться, — сказал он, вспоминая о последнем отчаянном письме Коробова. — Если бы Наташа могла, она тоже потребовала бы операции. Ведь она с нас слово взяла, что мы не откажемся ей помочь, в каком бы состоянии она ни находилась!

Вместе с Софьей Шефер он вышел из кабинета, и они направились в палату, в которой лежала Наташа. Алеша Фирсов ничего не преувеличил в разговоре с Галиной Остановкой: молодая женщина, безучастная ко всему на свете, превратилась в грудного младенца.

Софья взяла ее за руку:

— Смотрите, как она ловит губами!

Иван Иванович тоже склонился над изголовьем больной, заглянул ей в глаза, осмотрел бледные десны. Наташа лежала, уставя в него пустой, словно у куклы, синий взгляд. Тонкие пальцы вяло шевелились над одеялам, похожие на бледные водоросли. Она ничего не сознавала, только, когда к ее рту подносили что-нибудь, торопливо хватала воздух вытянутыми в трубочку губами, чмокала и сосала. Это зрелище просто надрывало сердце.

— Готовьте к операции, — приказал Иван Иванович дежурному врачу, отходя от койки.