Несмотря на пасмурную погоду, вдали на севере — километрах в десяти — и в самом деле было видно юго- западные предместья Парижа Сен-Мишель и Сен-Жермен. А несколько ближе и западнее раскинулся во всем своем великолепии заброшенный нынче Версаль. — Для наблюдения за полем боя это отличное средство! Вот только вывалиться отсюда — как не фиг делать… Вы ничего по этому поводу не придумали?

Берже пожал плечами.

— Трусам не место в небе! — сообщил он с великолепным презрением профессионального героя. И добавил, демонстрируя немалую образованность: — Плыть необходимо, гражданин генерал, жить — не столь уж необходимо!..

Ну вот и поговори с ними тут… А ведь умный вроде человек… Но — гонор — превыше всего! А гонор французский в совокупности с древнеримским снобизмом… Очень, кстати, характерно именно для революционной Франции: все помешались на древнеримской истории и культуре. Точнее — на том, как они эти вещи понимают. Иногда получается забавно — как с женской античной модой. А иногда — наоборот… Когда какой-нибудь адвокат воображает себя Цезарем. Или Гракхом. Или вообще Нероном… Но вот в армии это увлечение дало неожиданный эффект… Сформировав новый революционный кодекс чести — взамен отмененного дворянского. Солдаты представляют себя легионерами Республики. Офицеры — трибунами и центурионами. И, как ни странно — эти детские фантазии работают… Да еще как! Впрочем, не сейчас же об этом рассуждать…

— А как отсюда передавать команды на землю?

Тут спеси у капитана поубавилось.

— По-разному пробуем… Можно сигнализировать флагами. Можно сбрасывать письменные донесения с грузом…

— Чем вы их пишете при такой сарабанде?!

Вместо ответа капитан продемонстрировал мне свинцовый карандаш. Закрепленный вместе с пачкой бумаги в специальном коробе на борту гондолы. Н-да… Таким инструментом писать, конечно, сподручней, чем гусиным пером… Но все равно каракули должны выходить такие, что связь с землей превращается в игру в «глухие телефоны». А ничего другого здесь пока еще нет. Разве что оптический телеграф… Но от него тут точно не будет никакого толка!..

— Ну как, спускаемся? — прокричал Берже. По-своему расценив мой мрачный вид.

— Нет, подождите! Давайте-ка еще повисим! Я не проверил, как в этих условиях пользоваться подзорной трубой…

— Да честно говоря — вообще никак! — откровенно признался капитан. — Мы ей и не пользуемся почти. Разве что в штиль… Вместо этого в аэростьеры стараемся отбирать самых зорких парней. Чтоб глаз был — как у орла. Так верней выходит — труба сильно сужает зрение. Да и рук на нее не хватает — если еще и писать приходится…

— Но я все-таки посмотрю, — заявил я, вынимая инструмент из кармана и с некоторыми проблемами растягивая. — Личные впечатления, сами понимаете…

Идея попасть в Медон возникла у меня давно. (Точнее — она возникла у Бонапарта. Хотя и у меня тоже…) Еще когда стало известно, что там создается Воздухоплавательная школа для подготовки аэростьеров. (То есть воздухоплавателей. Так их тогда назвали.) Но вот добраться сюда раньше никак не получалось.

А сейчас, после того как обломилась моя великая мундирная афера, я чего-то взял и решил развеяться… Ну надоело мне торчать в Париже! Весна, что ли, опять же, повлияла… Все-таки Франция — не Россия: конец января, а по всем признакам — апрель. Снега практически нигде не осталось, когда тучи расходятся, то за ними становится видно такой синевы небо, что дух захватывает! К тому же мне повезло. Во время поисков партнеров по сделке я познакомился как раз с интендантом Воздухоплавательной школы. И достаточно легко договорился с ним при удобном случае доехать до Медона и проникнуть в расположение части. Ибо постороннего туда могли и не пустить. Да и идти пешком десяток километров по загородной дороге в весеннюю распутицу — не самая лучшая затея… Ну, в общем, я нашел этого интенданта и воспользовался договоренностью.

В самой школе затруднений тоже не возникло. Аэростьеры вызывали всеобщее законное любопытство. И желание боевого генерала познакомиться с новым средством ведения войны поближе встретило полное понимание. Правда, самого начальника и создателя школы — капитана (а по основной специальности физика) Куттеля не было в Медоне. С очередным сформированным отрядом он отбыл в Рейнскую армию. Но я вряд ли что потерял. Поскольку вместо него натолкнулся не на кого-нибудь, а на профессора Шарля. Жака Александра Сезара… Того самого — изобретателя воздушного шара. Настоящего — наполняемого водородом. А не монгольфьеровой коптильни. Именно в честь него такая разновидность аэростата и называлась тогда «шарльер». Сами понимаете, какого масштаба это была фигура…

Что он делал в Воздухоплавательной школе — я точно не понял. Работал не то консультантом, не то преподавателем. Но все его слушались. И в отсутствие Куттеля, похоже, он был за старшего… Отличный дядька! Выслушав мою просьбу дать познакомиться с воздухоплавательной техникой, Шарль, не задавая никаких вопросов типа «Кто вы такой?» или «Кто разрешил?», лично провел меня по территории школы. Давая пояснения и попутно прочитав маленькую лекцию по изобретению и истории воздушных шаров. А под конец, выйдя на летное поле, где как раз происходили тренировочные подъемы на двух шарльерах, предложил мне самому подняться в небо. Чтобы лично оценить это достижение научной мысли… Ну я, ясен пень, не отказался и так познакомился с капитаном Берже, инструктором, руководившим обучением…

В конце концов мне удалось все же занять такое положение, при котором гондолу, подзорную трубу и меня не мотало каждого отдельно друг от друга. Правда, для этого пришлось обхватить руками сразу несколько строп, которыми гондола подвешивалась к охватывающей оболочку сетке. А самому почти высунуться наружу. И заодно отдать треуголку капитану — потому что ее уже удерживать стало нечем…

Собственно, мне ничего не требовалось проверять. Просто мне до чертиков не хотелось опускаться обратно на землю. В восемнадцатый век. К треуголкам, камзолам, парикам, масляному освещению и кремневым пистолетам со шпагами… С дурацкой гильотиной. И с не менее дурацкой Великой Французской революцией. А хотелось хоть немного продлить это состояние посещения будущего. Подышать еще воздухом высоты — чистым, холодным и упругим, как родниковая вода. Каким никогда не бывает воздух на поверхности Земли…

— Ладно, давайте спускаемся…

Берже берет в руку флаг, высовывается за борт гондолы и машет им. Внизу курсанты начинают крутить кабестан лебедки. Да, техника на грани фантастики… Лошадь бы хоть приспособили! А так прошла прорва времени, пока нас подтянули к земле. Но это было еще не все! Швартовая команда, ухватив оставшийся кусок троса, вручную выбрала последние метры, преодолевая сопротивление рвущегося, как парус аэростата. Затем, перехватившись за свисающие с гондолы специально для этого веревки, уже ровно прижала гондолу к стартовой площадке (до этого мы все время болтались не пойми в каком положении, молясь только об одном: чтобы нас не приложило о землю). Вот только теперь стало можно выходить…

Под направленным на меня множеством взглядов и каскадом белозубых улыбок — как же, сейчас развлечение будет! — я протиснулся между стропами подвески и, придерживаясь рукой за гондолу, спрыгнул на «твердую почву». Не надейтесь, ребята, — мы и не на таком еще летали… Потопав ногами, чтобы восстановить равновесие, я поблагодарил Берже — который, как ни в чем ни бывало, уже командовал лезть в гондолу следующим пассажирам, железный человек! — и только тут с удивлением заметил, что профессор Шарль все еще торчит здесь. Явно дожидаясь мою персону. Или он все же отходил? А потом вернулся — когда мы стали спускаться? Не видел… Но все равно — что значит ответственный человек!

Впрочем, сколь бы ни был Шарль ответственным человеком, сакраментального вопроса и он не избежал:

— Ну, как вам понравилось?

— Отличное средство наблюдения! — отрубил я по-генеральски. И без перехода оглоушил беднягу, не ждавшего от меня такого подвоха: — Но для поля боя не годится совершенно!