к груди и даже чуть привстал в кресле:

— Геннадий Петрович!… Я же не за награды работаю… За державу обидно, в которой такие, как этот Барон, беспредел сплошной установили… Была б моя воля — лично каждого такого урку мочил бы…

Ващанов улыбнулся и с хрустом свинтил пробку с новой бутылки водки. Разлив слезу по рюмкам, он укоризненно покачал головой:

— Перегибать-то не надо… Мы тем от уголовников и отличаемся, что действуем в рамках закона. Слава Богу, не военный коммунизм сейчас, расстреливать банды с тачанок не надо… Эту бароновскую шайку нужно просто обезвредить, жала, так сказать, повырывать… Этого будет достаточно… Колбасов с готовностью кивнул, преданно поедая глазами подполковника:

— Готов немедленно приступить к выполнению задания! Ващанов вальяжным жестом остудил пыл подчиненного:

— Ну, немедленно-то не нужно… Сегодня мы с тобой, Вова, отдыхаем как друзья. Давай-ка, капитан, выпьем за настоящую мужскую дружбу, на которую, между нами говоря, только природные менты способны — такие, как мы с тобой…

Офицеры чокнулись и истово выпили, потом залили водочный огонь ледяным пивком и только потом уже начали закусывать «принятое на грудь» копченой рыбкой.

— Хорошо сидим, — вздохнул Геннадий Петрович, утирая рот тыльной стороной ладони. — И о делах-то говорить в такие минуты не хочется… Но надо, что поделаешь… Нашу-то работу за нас никто не сделает. Так вот о банде этой. Начинать нужно с главаря. У меня все данные на этого Барона есть, я тебе завтра утром отдам — на свежую, как говорится, голову… Но в деле есть один нюанс, говорю тебе доверительно. Меня этот Барон, хоть он и авторитет известный, не столько сам по себе интересует, сколько… Этот старый картину одну взял на чужой хате, хорошую копию «Эгины» Рембрандта, той, что в Эрмитаже висит… Вот на эту вещь старого и нужно колоть, потому что картина может стать вещдоком в одном деле интересном, где уже очень крупные фигуры замешаны… Я тебе пока всего говорить не могу, но… через «Эгину» эту на высоких коррумпционеров выход есть… На правительственном уровне.

— Понимаю, — кивнул Колбасов.

— Это хорошо, что понимаешь, — усмехнулся Ващанов. — У них сейчас большие возможности, даже к нам подбираться пытаются, а потому дальний наш прицел должен быть виден только нам. И все. Иначе развалится комбинация. Сколько таких случаев уже было. — Геннадий Петрович горестно вздохнул, махнул рукой и продолжил: — Стало быть, так: Барона закрываем на чем-нибудь, плющим — он нам сдает картину. Ему деваться некуда, не захочет же он в тюрьме подыхать, а лет-то ему уже немало… И здоровье — сам понимаешь, после зон да лагерей не как у горного аксакала… Отдаст картину — закрепимся на этой теме и попробуем дальше ниточку потянуть, глядишь, и до основных пидормотов доберемся… Ясно? Только учти — обо всей операции в полном объеме должны двое знать: я и ты. Понял?

— Как не понять, — медленно кивнул Колбасов, бросив на начальника быстрый взгляд. — Все будет нормально, Геннадий Петрович. Не первый раз замужем. На чем бы только этого Барона зацепить?

— Думай! Опер ты или тыловик? — хмыкнул Ващанов. Колбасов почесал нос и неуверенно взглянул на подполковника.

— Может, двести восемнадцатую[20] ему впендюрить? Патрончики? А? Ващанов скептически скривился и покачал головой:

— Не пройдет… Он же старый… Неубедительно будет.

Колбасов пожевал верхнюю губу, оставляя на реденьких черных усах капельки слюны, и выдвинул новый вариант:

— Наркота?

— Не то, Вова, не то! — В голосе подполковника начали прорезаться раздраженные нотки. — Тоньше надо, не шаблонно…

Колбасов засопел, хлебнул пивка, помолчал, прокручивая в голове возможные комбинации, и наконец просветлел лицом:

— Есть мысль! А что, если мы его на валюте вяжем? Геннадий Петрович недоуменно вздернул плечи.

— На валюте? Это же неактуально сейчас! Да и тема не его опять-таки… Ой, что-то расстраиваешь ты меня, Вова, заработался, видать, совсем… Но Колбасов убежденно возразил:

— Получится, Геннадий Петрович! Статью-то валютную никто не отменял, по закону вполне применить можно! И человек по этой теме у меня надежный есть — подведем к Барону, все чисто пройдет.

— Да? — с сомнением переспросил опера Ващанов. — Ну что же, попробуй. Только помни одно — старика приземлить нужно качественно! Сдаст картину — можно и выпустить будет, понаблюдать за ним, а потом уже разом всех окучим… Понял? Сколько тебе на реализацию времени потребуется?

— Ну… недельку как минимум, — ответил быстро прикинувший в уме сроки Колбасов. — Пока обставимся, подходы наведем… Раньше нереально.

— Ладно, — согласился Геннадий Петрович. — Неделю я тебе даю… Завтра продумаешь детали и доложишь мне. Вообще обо всем, что касается этого дела, сразу информируешь меня лично во избежание утечек. Среди наших тоже всякие попадаются…

— Ясно, товарищ подполковник, — закивал Колбасов. — Не сомневайтесь, все в лучшем виде оформим.

— Хотелось бы, — тяжело вздохнул Ващанов и снова наполнил рюмки. — Имей в виду, Вова, ты в этом деле на свою биографию работаешь… Так что, сам понимаешь, все в твоих руках… Ладно, давай еще по одной примем — и в парилочку… Веником-то ты хорошо работаешь — хотелось бы, чтобы и голова не подкачала.

— Не подкачает, Геннадий Петрович, — заулыбался Колбасов. — Вы же меня знаете…

Голова старшего оперуполномоченного ОРБ Владимира Колбасова действительно не подкачала, и вечером 6 октября 1992 года вор-рецидивист Барон переступил порог камеры в печально известной питерской тюрьме Кресты.

— Здравствуйте…

Подслеповато сощурившись, Юрий Александрович Михеев неторопливо осматривал камеру «учреждения ИЗ-45/1», больше известного в народе как тюрьма Кресты.

В этом заведении содержались в основном не осужденные, а подследственные, то есть те, кого суд виновными в совершении инкриминируемых им преступлений еще не признал, но кого предварительное следствие сочло необходимым изолировать от общества. Камера, куда конвойный втолкнул Юрия Александровича, была типовой, рассчитанной на восемь человек, но парилось в ней четырнадцать душ — Михеев становился пятнадцатым обитателем, поэтому радости по поводу его появления никто не выказал. Кресты душил кризис перенаселения — известны были случаи, когда контролер, скажем, заталкивал в «хату» новенького, а старожилы выкидывали его обратно в коридор, крича при этом, что и так, мол, человек на человеке лежит, не продохнуть…

Юрий Александрович безрезультатно поискал глазами свободную шконку — все нары были заняты, в камере давно уже спали по сменам, вот и сейчас одни обитатели сидели на корточках у стен, другие тяжело дышали в тревожном сне.

Воздух в хате был спертым, и Михеев подумал о том, что его легкие долго не смогут выносить эту атмосферу… Впрочем, скулить и жаловаться старик не собирался, а о легких своих Юрий Александрович подумал отстраненно, просто констатировал факт и все…

— Ну че встал-то, папаша, не икона, чтоб тобой любовались… Проходи, не в Гранд-отеле!… — раздраженно рявкнул на Михеева некто коротко стриженный, свесившийся с верхних нар. Больше всего этот парень походил на бычка какой-нибудь городской группировки — их в последнее время в Питере развелось много, и типажи успели примелькаться…

Юрий Александрович ничего не ответил, спокойно снял сразу запотевшие очки, протер их пальцами и так же молча прошел в угол камеры. Там он снял с себя пиджак, бросил его на пол и присел, положив руки на острые колени. Вдруг, словно вспомнив что-то важное, старик привстал и вытащил из кармана пиджака