скулы, глубоко провалились лихорадочные колючие глаза — скрутила хвороба.

— Вот партизанского выкормыша поймали, — гордо доложил сотнику «стрілець».

Роману трудно было стоять, и он оперся спиной о тын. Услышал, что сказал бандеровец, похолодели ноги, подумал, что приходит конец.

— Я с партизанами не знаюсь, — обратился он к сотнику. — Як на то, давно уже вас шукаю. Вышкол[22] маю, — добавил с некоторой гордостью.

— Цуценя дыке[23], — без злости сказал Рен, — откуда такой?

Роман изложил историю своих скитаний. Рен выслушал, поверил хлопцу, приказал «боевикам»:

— Возьмем этого шмаркатого швайкала[24] с собой. Подкормим, и нехай воюе. Чтоб не говорили, что мы только убиваем, — ткнул в сторону дымившихся пепелищ. — Для тех, кто не забыл святые заветы предков, моя сотня как родная семья…

Роману не улыбалось бродить с бандеровцами по лесам, но вовремя понял: будет перечить — отправится на свидание с теми самыми предками. И потому сказал благодарно:

— Бардзо дякую, батько.

Кто-то из приближенных заметил одобрительно:

— Добре надумал, друже проводник. Воспитаем из щенка пса. Ничего, что сейчас мыршавый да облезлый. Были бы кости, мясо нарастет.

И закрутились чертовым колесом дни: рейды, налеты, бункера, лесные дороги.

Как-никак, а Роман почти закончил гимназию. Это сразу выделило его среди «боевиков», полуграмотных хлопцев, часто уголовников, прошедших другую учебу — тюрем, больших дорог., отрядов «вспомогательной полиции».

Он начал писать стихи. О черноглазых красавицах, вишнях в цвету и о том, какие бывают золотые закаты. «Боевики» заметили, что Роман много пишет, вместо того чтобы, как добрые люди, в свободные минуты самогонку пить. Тетрадку с виршами принесли Рену — не к лицу «борцу за национальную идею» заниматься дурницами, и батько прикажет плетью вразумить стихоплета.

Но Рен полистал обшарпанные листочки и велел доставить к нему лично «того хлопца, как его там…».

— Чуприну, — подсказали услужливо.

— Ага. Добряче призвыще — Чуприна. Помню, был патлатым да нечесаным.

Роман за год вымахал в здоровенного парубка. Рен встретил его дружелюбно.

— Добре пишешь, — сказал. — Читал. Нужны нам грамотные люди, такие, чтоб могли наши идеи простым селянам объяснять. Будешь при мне по пропагандистской части. И писать станешь не про тен- дитных красоток — про боротьбу нашу, про потоки крови, которыми орошаем цветы нашей свободы.

Считал, видно, Рен, что с поэтом надо разговаривать высоким штилем.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, — с некоторой гордостью ответил Роман.

— Ага. Пора за тебя всерьез браться, учить тебя нашей науке.

Дорого обойдется Роману та наука… Рен задумчиво, изучающе рассматривал хлопца. Роман выдержал его взгляд.

— Не мигаешь… Хорошо, — одобрил проводник и пришел в хорошее расположение духа.

— Казаком стал… Уже й под носом зачернело. Потому и лезут думки про красавиц. Сами были такими, пока не попробовали того меда…

«Боевики» захохотали шутке батька. Не часто шутил Рен.

— Чтоб не мешала тебе лирика воевать за наши идеи, сделаем так. На днях должны мы наведаться в одно село. Преподнесу я тебе подарунок. А пока оставайся в штабе.

К Роману подходили «боевики», поздравляли с повышением…

Рен безошибочно выбирал цели для своих налетов. Сперва его разведка точно устанавливала, что в селе и рядом с ним нет партизан, взрослые мужики в лесах, только и остались старые да малые, а в некоторых хатах прячутся беглые из лагерей военнопленных. Тогда и заявлялся в то село. Он охотился за беглецами из гитлеровских лагерей, скрывавшимися в селах, за связными партизанских отрядов, их добровольными помощниками. Фашистское командование высоко ценило эту «деятельность» проводника. Для своих «боевиков» называл Рен такие акции «очищением от москалей и схидняков».

Так было и на этот раз. «Боевики» лихо ворвались в село. Их радостно приветствовали полицаи из «вспомогательной полиции», хвалились, что уже и сами основательно поработали, очистили население от «скомунизованого элемента». Верховые бандеровцы с криком и гвалтом носились по селу, стреляя в воздух. Рен приказал начальнику полицаев представить список подозрительных лиц, указать хаты, в которых жили родственники партизан. Старший полицейский, понимающе ухмыляясь, сказал:

— Начинайте прямо от околицы. Как говорят, в таких делах лучше перебрать, чем недобрать…

«Боевики» азартно принялись за грабеж, тащили все, что не прихватили раньше немцы.

Случайно они наткнулись на хату, где прятались два раненых партизана. Застучали выстрелы. Партизаны отстреливались яростно, бандеровцам пришлось выкатить станковый пулемет, забрасывать хату гранатами. «Живьем берите!» — командовал Рен. Он уже предвкушал, как обрадуются «подарку» приятели из фашистской разведки. Но выстрелы замолкли только тогда, когда обрушились стропила — партизаны сами выбрали себе смерть.

Рен велел согнать жителей на выбитый до черноты майдан. Он выехал на коне, следом за атаманом тянулся «штаб». Староста, поставленный немцами, дрожащими руками преподнес хлеб-соль. Пахнул хлеб остро и горько дымом. Проводник набожно перекрестился, отломил кусочек хлеба, обмакнул в соль. Он неторопливо подвигал челюстями, вытерся рушником, который протянула старостова дочка.

Косым клином над селом тянулся дым — горели хаты.

Речь Рена была краткой и выразительной.

— Надо бы вас всех перестрелять за тех двоих, — обратился он с коня, — но настроение у меня хорошее, потому расстреляем только каждого десятого, чтоб неповадно наперед было…

Плакали люди, помощи ждать неоткуда. Не от немцев же… В самом начале перестрелки прикатил на мотоциклах из соседнего села фашистский патруль. Немцы поздоровались с проводником, о чем-то поговорили и укатили обратно — «акция» бандеровцев их не касалась.

«Боевики», не особенно считая, вытолкали из толпы кучку людей. Кто-то из адъютантов проводника торопливо пробормотал «приговор» — Рен во всем любил порядок. Обреченных повели на берег пруда.

Роман впервые участвовал в «акции» такого масштаба. Он стоял с автоматом в руках и пытался понять, за что и почему убивают этих людей. И не понимал…

Кинулась к Рену старуха, схватилась за атаманское стремя.

— Помилуй, чоловиче, не губи невинных!

— И эту ведьму туда же! — вытянул проводник старуху плетью по спине.

Люди, пришибленные неожиданным горем, нечеловеческой жестокостью бандитов, молча двинулись на автоматы. Несколькими очередями поверх голов бандеровцы снова спрессовали их в тесный гурт.

Была среди смертников молодая дивчина. Лицо по самые брови закутала черным рваным платочком, щеки вымазала сажей. Но так можно было обмануть немцев, только не Рена.

— Привести сюда! — ткнул в нее плетью проводник. — Да снимите с нее рвань!

С девушки сорвали хустыну, драную старушечью кофтенку. Она попятилась под цепким взглядом проводника, прикрыла тело руками.

— Гарна, — оценил Рен.

Дивчина, перепуганная насмерть, дрожала, беззвучно шевелила губами. Может, молилась.

— Гей, где Чуприна! — Проводник приподнялся на стременах. — Пусть подойдет…

Он и Чуприну спросил, гарна ли дивчина. И когда тот, не понимая что к чему, кивнул, проводник сказал:

— Вот тебе мой подарок. Чтоб не снились по ночам черноглазые красотки, веди эту в садок. Да не торопись, мы еще задержимся, пан староста пригласил нас на вечерю.

Весело смеялись атаманской выдумке «боевики».

— Пошли, — сказал Чуприна девушке и забросил автомат за спину.

Вслед им понеслись циничные советы, похотливая матерщина.