их еще называют 'электронная няня'. Босх увидел его – и все. Он понял. В гостиной стоял микрофон. Это означало, что приемник где-то в другом месте. Если в доме младенец, то делается наоборот: микрофон устанавливается возле кроватки, и родители, сидя в гостиной, слушают, нет ли шума в детской. А этот работал в обратную сторону. В психологическом портрете, составленном Гриффин, говорилось, что наш убийца любит власть и, вероятно, запугивал словами своих жертв. Босх увидел микрофон, и просто что-то щелкнуло: этот тип держит ее где-то и балдеет от разговора с ней.

– Он был прав?

– Прямо в точку. Мы нашли ее в гараже в отключенном от сети морозильнике с тремя просверленными вентиляционными отверстиями. Похоже на гроб. Динамик от монитора был внутри. Позже девушка рассказала, что Хейген непрерывно говорил с ней, когда был дома. И пел. Хиты. Он изменял слова и пел о том, как изнасилует и убьет ее.

Маккалеб кивнул. Он знал, что почувствовал Босх в тот внезапный миг озарения, когда сталкиваются атомы. Когда ты просто знаешь. Мгновение не только кошмарное, но и волнующее. Мгновение, ради которого, откровенно говоря, живет каждый, кто расследует убийства.

– А рассказываю я эту историю из-за того, что Босх делал и говорил потом. Когда мы уже усадили Хейгена на заднее сиденье одной из наших машин и начали обыскивать дом, Босх остался в гостиной с этим микрофоном. Он включил его и начал говорить с девушкой. И не умолкал, пока мы не нашли ее. Он говорил: 'Дженнифер, мы здесь. Все в порядке, Дженнифер, мы идем. Ты в безопасности, мы сейчас придем. Никто не обидит тебя'. Он все время говорил с ней, старался успокоить.

Уинстон надолго умолкла, и Маккалеб видел в ее глазах ожившее воспоминание.

– Когда мы нашли ее, все были счастливы. Такого кайфа я от работы еще не испытывала. Я подошла к Босху и сказала: 'У тебя, наверное, есть дети. Ты говорил с ней так, будто это твоя дочь'. А он только покачал головой и сказал: 'Нет. Просто я знаю, каково это – быть одному в темноте'. А потом отошел. – Она снова посмотрела на Маккалеба. – Вот что напомнили мне твои слова о тьме.

Он кивнул.

– Что будем делать, если убедимся? – спросила Уинстон, снова отвернувшись к стеклянной двери.

Маккалеб ответил быстро, чтобы не было времени подумать над вопросом:

– Не знаю.

Уинстон положила пластмассовую сову обратно в коробку, собрала все бумаги, которые он ей показывал, и ушла. Маккалеб стоял возле раздвижной двери и смотрел, как она идет по пандусу к воротам. Потом взглянул на часы – до подготовки к ночи еще много времени. Он решил посмотреть какой-нибудь процесс по судебному каналу.

Снова кинул взгляд на берег и увидел, что Уинстон ставит коробку с совой в багажник.

Позади кто-то кашлянул. Маккалеб резко обернулся. Бадди Локридж смотрел на него с лестницы, ведущей на нижнюю палубу. В руках он сжимал ворох одежды.

– Бадди, что, черт побери, ты тут делаешь?

– Ну и странным же делом ты, кореш, занимаешься.

– Я спросил, что, черт побери, ты делаешь?

– Хотел устроить постирушку и пришел сюда, потому что половина моего барахла там, в каюте. Потом заявились вы двое, а когда начался разговор, я понял, что подниматься нельзя.

Он показал на свои тряпки как на доказательство правдивости.

– Поэтому я просто сидел на койке и ждал.

– И подслушивал, о чем мы говорили.

– Кореш, это же сумасшедший дом. Что ты делаешь? Я видел твоего Босха по судебному каналу. Видок у него такой, будто он закручен слишком туго.

– Я знаю, что делаю. И не собираюсь обсуждать это с тобой. – Маккалеб указал на стеклянную дверь. – Уходи, Бадди, и никому ни слова. Понимаешь меня?

– Конечно, понимаю. Я просто...

– Уходи.

– Прости, кореш. Мне жаль.

– Мне тоже.

Маккалеб открыл раздвижную дверь, и Локридж вышел – как собака с поджатым хвостом. Маккалеб с трудом удержался, чтобы не дать ему пинка. Вместо этого он сердито задвинул дверь и громко стукнул по раме. Он стоял и смотрел, пока не увидел, что Локридж поднялся по пандусу и направился к служебным зданиям, где располагалась платная прачечная.

То, что их подслушали, подвергало расследование риску. Маккалеб знал, что должен немедленно послать Уинстон сообщение на пейджер, рассказать обо всем, и пусть она решает, как быть. Он подумал и оставил все как есть. Он не хотел, чтобы его отстранили от расследования.

Гарри Босх положил руку на Библию, поклялся говорить правду и занял свидетельскую трибуну. Посмотрел на камеру, установленную на стене над скамьей присяжных. На него смотрел весь мир. Процесс транслировался в прямом эфире по судебному каналу и по местному девятому каналу. Босх постарался не показывать, что нервничает, однако факт оставался фактом: не только члены жюри будут рассматривать его и оценивать его действия и личность. Впервые за многие годы, давая показания на уголовном процессе, он не был совершенно спокоен. То, что правда на твоей стороне, не успокаивает, если знаешь, что правда должна преодолеть коварную полосу препятствий, установленную богатым, имеющим большие связи обвиняемым и его богатым, имеющим большие связи адвокатом.

Босх положил синюю папку, материалы дела, на передний бортик свидетельской трибуны и пододвинул к