— Разумеется. Конечно. Как и в случае с О.Д. Симпсоном, когда полицейские перебрались через забор только для того, чтобы проверить, все ли там в порядке. — Она покачала головой. — Не перестаю удивляться вашей самоуверенности и наглости. Откровенно говоря, детектив, от вас я ожидала большего.

— Хотите поговорить о самоуверенности и наглости? Хорошо. Тогда слушайте. Это вы были там. Это вы уничтожили улики. Вы, главный инспектор, человек, обязанный следить за тем, чтобы полиция делала все по закону. И теперь вы хотите...

— О чем вы говорите? О каких уликах? Ничего подобного я не...

— Вы стерли записанное на автоответчике сообщение. Вы забрали телефонную книгу, в которой значились ваши номера, домашний и служебный. Держу пари, на этой связке есть и ваш ключ. Вы вошли через гараж, поэтому вас никто не видел. Вы поспешили туда сразу после звонка Ирвинга. Вы знали, что произошло.

— Милая история. И у вас, конечно, есть доказательства?

Босх вытянул руку. На ладони лежали ключи Элайаса.

— Узнаете? Здесь есть пара лишних, которые не подходят ни к офису, ни к апартаментам, ни к машинам. Я могу узнать ваш адрес и проверить, не подойдут ли они к вашей двери, инспектор.

Женщина поспешно отвела взгляд, повернулась и прошла в кабинет. Босх последовал за ней. Она медленно обогнула стол и тяжело опустилась на стул. Детектив не удивился бы, увидев в ее глазах слезы. Он знал, что ключи сломили сопротивление.

— Вы его любили?

— Что?

— Вы любили...

— Как вы смеете задавать такие вопросы?

— Такая уж работа. Произошло убийство. И вам придется говорить.

Она отвернулась к окну, за которым виднелась кирпичная стена с изображением Энтони Куина, и теперь в ее глазах действительно блеснули слезы.

— Послушайте, инспектор, давайте вспомним о главном. Говард Элайас мертв. Хотите — верьте, хотите — нет, но я собираюсь найти того, кто это сделал. Вы согласны?

Женщина неуверенно кивнула.

— Чтобы добраться до него, — медленно и спокойно продолжал Босх, — мне нужно знать все об Элайасе. Не только то, что я могу узнать о нем по телевизору, из газет или от других копов. Не только то, что найду в его документах. Мне нужно знать...

Кто-то толкнул запертую дверь, потом постучал в стекло. Энтренкин встала и вышла в приемную. Босх остался в кабинете. Он слышал, как главный инспектор открыла дверь и обратилась к Лэнгуайзер:

— Пожалуйста, дайте нам несколько минут.

Не дожидаясь ответа, она закрыла дверь, повернула ключ и вернулась в кабинет, где снова села за стол.

— Я должен знать все, — негромко, понизив голос, чтобы его не слышали в коридоре, продолжал Босх. — Мы оба понимаем, что вы в состоянии помочь мне. Поэтому я предлагаю вам соглашение.

По щеке женщины скатилась слезинка. За ней последовала другая. Энтренкин подалась вперед и выдвинула ящик стола.

— Нижний слева, — подсказал Босх, хорошо помнивший составленный им самим список.

Она достала коробку с салфетками, поставила ее на колени, взяла одну и промокнула глаза и щеки.

— Как быстро иногда все меняется...

Несколько долгих минут оба молчали.

— Мы познакомились давно, еще когда я была практикующим юристом, но наши отношения не выходили за рамки профессиональных. Потом, после моего назначения на должность главного инспектора, я решила, что должна лучше знать тех, кто выступает с критикой работы департамента. Мы встретились в этом самом кабинете. Он сидел на этом самом стуле... Тогда все и началось. Да, я любила его.

Признание далось нелегко, и ей пришлось сделать паузу, чтобы справиться со слезами.

— Как долго вы... — начал Босх.

— Около шести месяцев. Но Говард не собирался уходить от жены.

Слезы высохли. Энтренкин вернула коробку в ящик и подняла голову. Выражение ее лица изменилось, словно по небу пробежало облачко. Эмоции отступили, и она была готова перейти к делу.

— Я хочу договориться с вами, детектив. Но только с вами. Несмотря ни на что... Если только вы дадите слово, что я могу доверять вам.

— Спасибо. Ваши условия?

— Я расскажу вам все. Но буду иметь дело только с вами. Взамен я хочу, чтобы вы защитили меня. Это значит, что об источнике информации никто, кроме вас, не узнает. Не беспокойтесь, ничего из того, что я скажу вам, не будет признано в суде. Предоставленные сведения могут оказаться полезны, а могут и не помочь ничем.

Босх ненадолго задумался.

— Мне бы следовало относиться к вам как к подозреваемой, а не источнику.