– Как попала кровь на вашу руку и пиджак?

– Кто-то нанес ее туда, потому что я этого не делал.

– А вы левша?

– Нет.

– Вы не ударяли мисс Кампо кулаком левой руки?

– Нет.

– Угрожали ей изнасилованием?

– Нет, не угрожал.

– Вы говорили, что намерены ее убить, если она станет сопротивляться?

– Нет, не говорил.

Я надеялся почувствовать с его стороны хотя бы часть того жаркого и яростного возмущения, что увидел в нем в первый день, в офисе Си-Си Доббса, но Руле был холоден и уравновешен. Я решил, что, прежде чем закончить прямой допрос, мне придется действовать с напором, чтобы разжечь в нем хоть толику былого гнева. Ранее, за ленчем, я говорил ему, что хочу это видеть, и сейчас не вполне понимал, в чем дело и куда этот пыл подевался.

– Вы разозлены тем, что вам предъявили обвинение в нападении на мисс Кампо?

– Конечно же, разозлен.

– Почему?

Он открыл рот, но так ничего и не сказал, словно задохнувшись. Казалось, он задохнулся от возмущения тем, что я задал подобный вопрос. Наконец он заговорил:

– Что значит «почему»?! Вас когда-нибудь обвиняли в чем-нибудь, чего вы не совершали, а вы даже ничего не могли сделать, кроме как ждать? Просто ждать и ждать, неделями и месяцами, пока вам наконец не предоставят шанс явиться в суд и сказать, что вас подставили. Но там, в суде, выясняется, что вам надо опять ждать – пока обвинитель пригонит свору лжецов и заставит вас выслушивать их ложь. А вам остается опять смиренно ждать своего шанса. Конечно, вы разозлитесь, еще как! Вы будете злы как сто чертей! Я невиновен! Я этого не совершал!

Превосходно. Все по делу и выражало мнение всякого, кого когда-либо в чем-либо ложно обвиняли. Это было даже больше, чем я мог ожидать, но я напомнил себе правило: вовремя остановиться. Лучшее – враг хорошего. Я сел на место. Если решу, что что-нибудь здесь упустил, то восполню это на повторном прямом допросе.

Я посмотрел на судью:

– У меня все, ваша честь.

Минтон был на ногах и готов к бою прежде, чем я успел занять свое место. Он двинулся к возвышению, не отрывая от Руле пылающего взгляда. Откровенно демонстрировал жюри, какого он мнения об этом человеке. Его глаза словно лазеры насквозь пронизывали помещение. Минтон вцепился в край своей трибуны так неистово, что побелели костяшки пальцев. Все это, конечно, не более чем спектакль для жюри.

– Вы отрицаете, что прикасались к мисс Кампо! – с пафосом произнес он.

– Вот именно, – парировал Руле.

– Если верить вашим показаниям, она просто сама себя избила кулаком до полусмерти или попросила это сделать практически незнакомого мужчину, которого прежде никогда не видела. И все это ради того, чтобы вас подставить. Так по-вашему?

– Не знаю, кто это сделал. Единственное, что мне известно, – не я.

– Но вы утверждаете, что Реджина Кампо лжет. По вашим словам выходит, что она пришла сегодня в зал суда и нагло солгала перед судьей, членами жюри присяжных и всем светом.

Произнося это, Минтон тщательно расставлял акценты и делал подчеркнуто выразительные паузы, тряся головой от отвращения.

– Я не совершал того, что она мне приписывает. Единственное объяснение – один из нас лжет. И это не я.

– Это решать присяжным, не так ли?

– Да.

– А нож, которым вы предположительно обзавелись для самозащиты? Утверждаете ли вы перед лицом жюри, что жертва в таком случае каким-то образом выяснила, что у вас есть нож, и использовала его для того, чтобы вас подставить?

– Я никогда не показывал этот нож ни ей лично, ни в баре, где она могла находиться. Так что я не знаю, как она узнала о нем. Думаю, когда она стала обшаривать мои карманы в поисках денег, обнаружила и нож. Я всегда держу нож и деньги в одном кармане.

– О, так вы теперь также приписываете Реджине Кампо кражу денег из вашего кармана, мистер Руле?

– У меня было при себе четыреста долларов. Когда я оказался арестован, они исчезли. Кто-то же их взял?

Вместо того чтобы заострять внимание Руле на деньгах, Минтон предпочел более мудрую тактику. Прокурор сознавал, что, как ни повернись разговор, ему пришлось бы в лучшем случае столкнуться с беспроигрышным утверждением. Если же он попытается выдвинуть версию, будто у Руле вообще не было при себе никаких денег и целью его нападения было просто попользоваться девушкой на халяву, то в этом случае он понимал, что я представлю налоговые декларации Руле, а это бросит серьезную тень на саму идею, что богач не мог себе позволить заплатить проститутке. Тут в ведении допроса был очень узкий проход, сродни проходу между Сциллой и Харибдой – который юристы любят называть минным полем и патовой ситуацией, – и Минтон оставил эту тему. Он перешел к заключительной части. Театральным жестом прокурор поднял приобщенное к делу вещественное доказательство в виде фотографии избитого и кровоточащего лица Реджины Кампо.

– Итак, вы утверждаете, что Реджина Кампо лжет? – произнес он.

– Да.

– Она подстроила так, чтобы кто-то нанес ей побои, или нанесла их себе сама?

– Я не знаю, кто это сделал.

– Но не вы?

– Нет, не я. Я бы не смог так поступить с женщиной. Я не стал бы причинять ей боль. – Руле указал на фото, которое Минтон продолжал держать. – Ни одна женщина не заслуживает такого, – сказал он.

Я облегченно откинулся на спинку стула. Руле только что произнес фразу, которую я велел ему каким-то образом ввернуть в один из ответов во время дачи показаний.

«Ни одна женщина не заслуживает такого». Теперь дело за Минтоном. Ему полагалось заглотнуть наживку. Он умен и хитер. Обязан сообразить, что Руле отворил для него дверь.

– Что вы подразумеваете под словом «заслуживает»? Вы считаете, насильственные преступления сводятся к тому, получают ли жертвы по заслугам?

– Нет. Я имел в виду иное: вне зависимости от того, чем она зарабатывает свой хлеб, нельзя было так ее избивать. Никто не заслуживает, чтобы с ним обошлись подобным образом.

Минтон опустил фотографию и поглядел на нее несколько секунд, после чего вновь перевел взгляд на Руле:

– Мистер Руле, мне больше не о чем вас спрашивать.

Я по-прежнему чувствовал, что выигрываю свое бритвенное сражение. Я сделал все возможное, дабы уловками загнать Минтона в такое положение, из которого ему останется лишь один выход. Сейчас как раз наступал «час истины» – на деле убедиться, достаточным ли окажется это самое «все возможное». После того как молодой прокурор сел на место, я решил не задавать своему клиенту новых вопросов. Он стойко выдержал наскоки Минтона, и я ощущал, что ветер дует в наши паруса. Я встал и оглянулся на часы, висевшие на задней стене зала суда. Половина четвертого. Затем обратился к судье:

– Ваша честь, защита закончила выступление.

Она кивнула, тоже посмотрела поверх моей головы на часы и распустила жюри на послеполуденный перерыв. Когда присяжные покинули помещение суда, она посмотрела на стол обвинения, где Минтон, опустив голову, что-то писал.