И вновь он предоставил мне паузу. Как бы ни был я возбужден, я все-таки умею распознать проблеск надежды, когда таковой появится. Левин взволнованно подался вперед и поглядел сначала на Руле, потом на меня. Он тоже увидел этот проблеск.

– О чем вы? – спросил я. – Вы же продаете дома богатым людям.

– Как вы можете узнать, богатые они или нет, если они звонят вам и говорят, что хотят осмотреть дом?

Я растерянно развел руками.

– У вас должна быть какая-то система их проверки, идентификации, верно?

– Конечно, мы можем наскоро проверить их платежеспособность – запросить отчет об их кредитных операциях и обратиться за рекомендациями, – но все равно дело чаще сводится к той информации, которую они дают нам сами, а люди такого статуса не любят ждать. Если они требуют показать им недвижимость, они действительно этого хотят. Кроме нас, в этом городе масса других риелторов. Если мы не станем действовать быстро, найдется кто-нибудь другой.

Я кивнул. Просвет начал расширяться. Здесь могла скрываться возможность что-то исправить. Нечто такое, с чем я смогу работать дальше.

– Знаете ли, ведь тут случались убийства, – добавил Руле. – Каждый риелтор знает, что существует определенная опасность, когда едешь в какой-нибудь дом в одиночку. Какое-то время орудовал даже «коттеджный насильник» – нападал на женщин в пустых домах, грабил… Моя мать…

Он не закончил фразу. Я ждал, но он так больше ничего и не сказал.

– Что с вашей матерью?

Руле помялся в нерешительности.

– Как-то раз она поехала показывать дом в Бель-Эйр одна, посчитав это безопасным, поскольку как- никак все-таки Бель-Эйр. Тот человек ее изнасиловал и оставил связанной. Когда она не вернулась в контору, я поехал ее искать, и нашел в том доме.

Его глаза смотрели в пустоту, мыслями он был далеко.

– Как давно это было? – спросил я.

– Около четырех лет назад. После того случая она перестала сама продавать. Работает только в своем офисе и ни разу больше не ездила показывать ни один дом. Продажами теперь занимаюсь только я. И вот когда и зачем я обзавелся ножом. Ношу его с собой уже четыре года, везде, кроме самолетов. И он точно так же лежал у меня в кармане, когда я пошел в ту квартиру. Я совсем о нем не думал.

Я опустился в кресло по другую сторону стола и стал соображать. В голове начало вырисовываться, как эти обстоятельства можно было бы использовать – как вариант сохранить первоначальную версию защиты, построенную на совпадениях. Руле стал жертвой подтасованных фактов. Фактов, сфабрикованных Кампо. И эта подтасовка подкрепилась случайным обстоятельством – женщина нашла нож, когда, вырубив ударом по голове, обшаривала его карманы. С этим, вероятно, имело смысл работать.

– Ваша мать обращалась в полицию? – спросил Левин. – Уголовное расследование проводилось?

Руле покачал головой, гася недокуренную сигарету в пепельнице.

– Нет, она чувствовала себя слишком неловко, боялась, что информация просочится в газеты.

– Кто еще в курсе? – спросил я.

– Мм, я… и Сесил. Уверен, что он тоже знает. Видимо, больше никто. Это нельзя использовать. Она…

– Без ее разрешения – нет, – заверил я. – Но ее случай может сыграть важную роль. Мне придется поговорить с ней.

– Нет, я не хочу, чтобы вы…

– Ваша жизнь и средства к существованию поставлены на карту, Льюис. Вас отправляют в тюрьму, и всей вашей карьере и жизненному успеху придет конец. Не беспокойтесь о своей матери. Она сделает все, чтобы защитить свое дитя.

Руле понурился и покачал головой:

– Ну, не знаю…

Я шумно выдохнул, стараясь вместе с выдохом выпустить все накопившееся во мне напряжение. Катастрофы, кажется, удастся избежать.

– Мне ясно одно, – сказал я. – Я снова иду к окружному прокурору и от вашего имени отвергаю судебную сделку. Мы выйдем на процесс и попытаем счастья с присяжными.

Удача продолжала нам сопутствовать. Очередной камень из-под выстроенной обвинением версии мы вытащили в тот же вечер. Высадив Эрла на перехватывающей автостоянке, где он парковал собственную машину, я сам повел лимузин обратно в Ван-Нуйс, в питейное заведение «Четыре зеленые полянки» – стихийно и издавна облюбованное служителями Фемиды, прямо-таки корпоративное место встреч. Оно находилось на бульваре Виктория – видимо, именно поэтому юристам пришелся по вкусу этот паб. Здесь с левой стороны тянулась барная стойка, а справа стояли в многолетних царапинах деревянные столики. Паб был битком набит посетителями – насколько вообще возможно заполонить ирландский бар вечером в День святого Патрика. Мне даже показалось, что толпа увеличилась по сравнению в предыдущими годами – наверное, из-за того, что праздник записных пьянчуг пришелся на четверг и многие патриотичные выпивохи взяли в пятницу отгул. Я тоже заблаговременно озаботился тем, чтобы пятницу оставить свободной. Я всегда делаю себе выходной день после Дня святого Патрика.

Когда я начал продираться сквозь скопление людей в поисках Мэгги Макферсон, из прячущегося где- то в глубине музыкального автомата грянул неизменный «Дэнни-Бой». Но играла панк-роковая версия начала восьмидесятых, и ее басы лишали меня всякой возможности что-либо услышать – даже если, увидев знакомые лица, я поздороваюсь и спрошу, не видел ли кто мою бывшую жену. Обрывки разговоров, доносившиеся до меня, пока я протискивался, похоже, касались Роберта Блейка и его ошеломляющего приговора, вынесенного днем ранее.

В толпе я наткнулся на Роберта Джиллена. Оператор потянулся в карман и, вытащив четыре хрустящие сотенные бумажки, передал мне – банкноты, вероятно, из тех самых десяти, что я уплатил ему две недели назад в коридоре ван-нуйсского суда, стараясь произвести впечатление на Сесила Доббса своими навыками общения с прессой. Мои издержки на Руле уже вылились в тысячу. Четыре сотни являлись барышом.

– Я так и думал, что наткнусь на тебя здесь, – прокричал он мне в ухо.

– Спасибо, Стикс, – ответил я. – Оплачу этими счет в баре.

Он засмеялся. Я посмотрел мимо него в толпу, разыскивая глазами свою бывшую жену.

– Обращайся в любое время, старик, – сказал он.

Он хлопнул меня по плечу, а я, протиснувшись мимо него, стал двигаться дальше. Наконец я увидел Мэгги в конце зала. За столиком теснились шесть женщин – прокуроры и секретари ван-нуйсского суда. Большинство из них я знал, по крайней мере шапочно, но место действия оказалось неудачным – я чувствовал себя не в своей тарелке, потому что мне пришлось стоять и вопить, перекрикивая музыку и людской гам. Плюс тот факт, что они являлись обвинителями и взирали на меня как на приспешника дьявола. На столе стояли два больших кувшина «Гиннесса», и один из них – полный. Но мои шансы пробиться сквозь толпу к бару, чтобы добыть себе бокал, равнялись нулю. Мэгги заметила мое затруднение.

– Ничего страшного! – прокричала она. – Мы же раньше не брезговали друг другом!

Я усмехнулся и понял, что те два кувшина на столе были не первыми. Я сделал глоток и почувствовал наслаждение – пиво обладало отменным вкусом. «Гиннесс» всегда придавал мне вескости, основательности, некий прочный, надежный стержень.

Мэгги сидела посредине левой скамейки кабинки, между двумя молодыми прокуроршами, которых, как я знал, она взяла под свою опеку. В ван-нуйсском суде многие женщины более молодого возраста тянулись к моей экс-жене, потому что Смитсон окружил себя прокурорами типа Минтона.