Вечером на следующий день проходило заседание сельсовета. Щербакова убрали из председателей. Взялись ещё за одного из членов президиума Круглова.

В деревне Андреевской было семь кулаков. По подсказу и покровительству Круглова все они «единодушно» вступили в колхоз. Вынесли «единодушное» решение перебить скот, а мясо продать. Решение есть – приступили к делу. Кулак Журин первый подал пример: из шести коров прирезал пять, с одной вступил в колхоз.

«Делаю по справедливости. С чем беднота, с тем и я. Одну коровушку берите…» – заявил Журин, вступая в колхоз.

Разобрались в сельсовете: отец у Круглова кулак. Было у того восемь коров, к вступлению в колхоз «уберёг» двух. Тесть у Круглова – бывший торговец. И этого не обидели, приняли в колхоз.

– А вы спросите в Андреевской. Какой урожай был, где он, этот урожай? – подсказывают члены сельсовета. – Создан ли семенной фонд?

Выясняется и тут прореха: весь урожай, кто сколько мог, растащили.

– В чем дело, товарищ Круглов? Ты – член президиума сельсовета, ты отвечаешь за свой колхоз…

– Не отвечаю! На то председатель есть. Все тащили. И все доказывали: в колхозе сообща ни жить, ни работать невозможно; каждый за себя должен отвечать и трудиться; у нас колхоз не получается…

Да, с «помощью» таких Кругловых и Щербаковых колхозы могут быть обречены на развал, на самоликвидацию…

В три часа за полночь кончается заседание в сельсовете. Каждый выступал несколько раз. Забудет, что-то припомнит, всполошится и опять: – Дайте слово!..

Вынесли резолюцию: «Кулацких сообщников Щербакова и Круглова вывести из состава сельсовета. В отношении Круглова – пересмотреть вопрос о его социальном лице, ибо он пролез в колхоз под маркой бедняка, а у отца было восемь коров. И заострить этот вопрос в деревне Андреевской и по всему сельсовету, ввиду неизбежности чистки колхозных рядов от действительно враждебных, вредительских элементов…»

Догорают последние капли керосина в лампе. Лампа тухнет. Красным обгорелым языком углится в прокопченном стекле лента. Посидели бы и ещё. Да сторож Собакин кричит:

– Расходись! Нет карасину!..

Народ нехотя расходится. А было бы о чём поговорить, особенно когда не пишется протокол и выступления не требуются вычурные. Говори, что хочешь и что бог на душу положил…

В опустевшем сельсовете быстро улетучивается табачный дым. Сдвинув два стола вместе, ложусь спать. Годовая подшивка газеты «Беднота» – под голову. В трубе с присвистом подвывает ветер. На особый лад поёт ветер, продувая дырявые окна. От холода стынет грязь на полу. Не могу уснуть. Долго думаю. И не о том, что происходит в деревне, а о том, что и как преобразуется в ней спустя годы после всех этих невзгод, неполадок, преград и препятствий… От холода перебираюсь на широкую глинобитную русскую печь. Оказывается, и там не теплее.

– Эй, Собакин, что же ты поленился истопить?..

– Побоялся, чтоб люди не угорели, – отвечает Собакин с полатей из-под какой-то убогой окутки. И себе в оправдание добавляет:

– Люди были, надышали, накурили. Спи, товарищ Судаков, почём зря, тепла должно хватить с остатком…

Сторож сельсовета Собакин не такой уж простак. Числится колхозником. В колхозе не работал ни одного дня, а купил шестьдесят трудодней за девяносто рублей, чтобы участвовать в дележе урожая и обеспечить себя хлебом на год.

– Собакин – хитрец. Собакин – трутень! – возмущаются колхозники. – За дешёвку хапает трудодни, да ещё и самогонку втихаря гонит…

И Собакин живёт, ни на что не жалуясь. Одно ему не любо – фамилия.

– От фамилии псиной пахнет, – говорит он, – а так, вообще, соответствует. От кого угодно отлаюсь… Товарищ Рогозин, сколько стоит сменить фамилию и как это сделать?

– Наверное, недорого. Есть некоторые, меняют. А ты какую бы хотел взять? Винокуров? Хапугян? Ловкачёв? Трутнев?.. – прямым намеком и не без умысла подсказывает Рогозин.

– Не шути. Мне бы революционную…

– За какие заслуги?

– Я в семнадцатом в Шуйске с урядника и стражника погоны сорвал и морды обоим разукрасил…

– Ну, тогда Мордобоев. Соответствует?

– Нет, страшна такая фамилия…

– Вот видишь, тебе не угодишь.

– Мне бы такую, немецкую, заковыристую.

Рогозин вполне серьезно, не отвлекаясь от чтения газеты, говорит:

– Я только четыре слова знаю немецких: шницель, бутерброд и ватер-клозет… Что? Не подходит? Ну, тогда оставайся и впредь Собакиным, только будь человеком.

Собакин не обижается. Понимает, что его раскусили. Ухаживает за мной и Рогозиным. Яичницу сварит, мороженой рыбы где-то раздобудет – уху приготовит. А самовар у него почти не остывает. Обязанности в сельсовете у него небольшие: раз в день подмести пол, истопить два-три раза в неделю печь. Полагалось бы ему разносить повестки с вызовами, но Собакин не таков.