колхозами привлечь середняка и бедняка. И ещё: о своих оппортунистических заскоках сегодня же здесь, в Вожеге, пишите статью для окружной печати. И не общую словолитню, а со всеми вопиющими примерами. Упустите что – добавят другие. Лучше вам будет очиститься от этой скверны до конца. И не наломайте дров, не отшатните от колхоза середняка. Ступайте. Помощь будет. Пошлем нового агронома. Тот незадачливый самострел никуда не годится. Секретарь ячейки слаб? Пришлем пропагандиста. Предупреждаю и желаю успеха…

Судакова Довбилов поджидал у ларька около вокзала и с удовольствием, кружка за кружкой, смачивал пивом свое пересохшее горло, пока не задумываясь, как он будет претворять в жизнь указания секретаря крайкома. Потом он сел на скамеечку под закопчённые паровозным дымом берёзы и стал ждать, посматривая в сторону правительственного вагона, когда появится оттуда Судаков.

„И о чём он его там расспрашивает, – думал Довбилов, – чем-он его там накачивает?.. А у меня есть якорь спасения: статью с признанием ошибок я сегодня же настрочу. Но вот с исправлением дел на месте посложней, похуже… Одно хорошо: каникулы кончатся, уеду в город и – гора с плеч долой… И какого чёрта Судаков там засиделся?..“

Если бы Довбилов находился сейчас в вагоне у Сергея Адамовича, он мог бы услышать там такой разговор:

– Так, так, товарищ Судаков, значит, послали вас в Тигино в командировку для помощи колхозам. Обстановка сложная: кулак, проникший в колхоз, не перестаёт быть кулаком, вы это правильно понимаете. Отсюда надо правильно и действовать. Вы что, в окружкоме работаете, инструктор? – спросил Сергей Адамович.

– Нет… Я пока без должности, без службы. Готовлюсь, с запозданием, в вуз. – Судаков коротко рассказал, когда и за что он был уволен со службы.

– Куда, в какой вуз готовитесь?

– В строительный…

– Доброе дело, но до сентября ещё далеко. Нужно сейчас помочь местной ячейке и сельсовету выявить всех кулаков. Очистить от них этот колхозный куст.

– Понятно, Сергей Адамович.

– Неповторимое время!.. – снова сказал секретарь крайкома, подчеркивая значимость этих слов. – Незабываемое время. Вот когда надо в тонкостях изучать крестьянскую душу. Записывайте свои наблюдения, ведите дневник. Я буду очень благодарен, если вы такой объективный дневник потом пришлёте мне. Из докладных записок и донесений не всё можно узнать – там стараются пригладить, приутюжить официальным языком, боясь как бы себя не охаять и не вызвать у вышестоящих не то что раздражение, а хотя бы тень на лице!..

– Я дневник такой буду вести и вам пошлю. Только не обижайтесь, если там будет что и не так сказано.

– Пишите кратко наблюдения за жизнью деревни. Памятный год. Неповторимое время!..

Сергей Адамович достал из портфеля тетрадь в клеёнчатой мягкой обложке и собственноручно написал на первом листе: „Дневник товарища Судакова (в период коллективизации)“.

– Возьмите эту тетрадь и начинайте. И радостное, и горестное – всё сюда записывайте…

– Сергей Адамович, к вам на прием пришел из леспромхоза Цекур, – доложил Томилов.

– Пустите… Ну, всех вам благ, товарищ Судаков. Потрудитесь… И желаю вам поступить в вуз. До свидания!..

В тамбуре Судаков встретился с Цекуром, недавно ставшим директором Вожегодского леспромхоза. Разговаривать некогда. Цекур поздоровался и на ходу полушёпотом спросил:

– Ну, как? Злой?

– Для кого – как. Для меня – умеренный! – улыбаясь, ответил Судаков.

Прошло не так много времени, когда в „Дневнике товарища Судакова“ появилась первая запись:

„Профессор кислых щей“ Довбилов, как его назвал секретарь крайкома, признал себя правым уклонистом на практике, – а правый уклон большой опасностью на данном этапе является, – и уехал из Вологды. Кое-кому сказал из близких, что он никогда-никогда сюда не вернётся. Не знаю, где затеряется на просторах Руси след Довбилова, но думаю, что он зря зарекается. Будет жив, побывает. Захочет посмотреть, как деревня преобразуется. А разве на старости лет не потянет его, как и любого-каждого на его месте, в деревню, в лесные края, где когда-то протекали детство и юношеские годы? Разве не захочется хоть раз сходить в лес за зрелой, вкусной морошкой, за белыми грибами и рыжиками? Или как не посидеть на берегу реки, озера с двумя-тремя удочками?.. Да что говорить, зря он зарекается. Побывает он здесь. И чего доброго, в благоприятное время, лет через двадцать-тридцать выступит с воспоминаниями о том, как начиналось колхозное Тигино. А начиналось оно непросто, с потугами…

В Тигине после ареста кулаков остальные притихли, приумолкли. Собрания колхозников проходили гладко. В правления выбирались люди честные, незапятнанные. Серов отчитывался в райкоме. Линию на „выкуривание“ кулаков из колхозов одобрили».

ЗНАКОМЫХ в городе много, а близких друзей-приятелей – почти никого. Разве только иногда, совсем редко, заглядывал к Судакову сотрудник местной газеты Василий Кораблёв, который тоже когда-то учился в Череповецком техникуме, но пошёл не на строительство, а в редакцию газеты. Были к тому некоторые основания: Кораблёв писал вирши и, зная, что это ещё не поэзия, скромно подписывал их псевдонимом В. Коробовский. И в деревне Коробове, где-то южнее Вологды, в стороне от Пошехонского тракта, знали и даже гордились, что их земляк – сочинитель «служит при газете и, дай бог, далеко пойдёт!..»

Однажды вечером Кораблёва, пьяного и мокрого до последней нитки, привел в комнату к Судакову другой сотрудник редакции, Федя Сухожилов, и сказал:

– Товарищ Судаков, будь добр, приюти этого дурака на ночку. Пусть обсохнет, протрезвится, а завтра утром на работу. Я хотел его к себе увести, да он не пожелал. Веди, говорит, меня к Судакову, тот поймёт…