В МАРТЕ на юге России зима свёртывалась. Земля местами обнажалась. По всей стране шла массовая коллективизация и ликвидация кулачества как класса.

Эшелон за эшелоном двигались на север поезда с Украины и Белоруссии, с Кубани и Северного Кавказа. И в этом движении поездов было что-то необычайное, неслыханное, невиданное и неожиданное.

Вереницы товарных вагонов, переполненных семьями выселенных с юга на север украинских куркулей, кубанских кулаков, киргизских басмачей и баев изо дня в день тянулись к Вологде и Архангельску, в суровые места, где необжитых, пустых, но полезных земель был непочатый край.

На севере свирепствовали крепкие морозы и лежали глубокие снега: до настоящей весны здесь оставалось ещё два месяца. А эшелоны с тысячами спецпереселенцев прибывали и прибывали, и, казалось, конца им нет.

К приему и расселению раскулаченных местные организации на севере не были готовы…В Вологде было много пустующих церквей. Вспомнили тогда и о забытых монастырях и подворьях. Они также пригодились как временные жилища для раскулаченных. Около станций и разъездов по всей Северной дороге наскоро были построены бараки, и тогда кое-как, в тесноте и обиде, были расселены семьи спецпереселенцев – старики, женщины и дети, что оставались до открытия навигации, до тёплых весенних дней, в этих ближних от разгрузки эшелонов пунктах. А всё взрослое и трудоспособное население из прибывших выстраивалось в колонны и «вооруженное» топорами, лопатами, пилами и снабженное харчами в дальнюю путь-дорогу сопровождалось под скромным милицейским конвоем в лесные дебри на малые притоки больших рек Сухоны и Двины, Пинеги и Мезени, где и нога человеческая не ступала.

В последних числах февраля начальник оперсектора Касперт, человек и без того нервный, а тут ещё изнуренный бессонницей и столь ответственным, канительным и тревожным делом по расселению кулачества, безвыходно сидел в своем кабинете и, что называется, «висел на телефоне», непрерывно получая информацию о прибытии эшелонов спецпереселенцев, о следовании колонн к местам поселения и о всяких серьёзных происшествиях, без которых в таком деле обойтись никак невозможно.

Кабинет Касперта просторный и светлый. Раньше здесь жил настоятель Духова монастыря. Стол у Касперта огромный, на толстых точёных ножках, вернее, на деревянных львиных лапах и с какими-то невероятно звериными мордами, искусно вырезанными по углам и на створках ящиков. На красном сукне старинный, сохранившийся из конфискованного имущества, тяжеловесный, черного мрамора и начищенной меди письменный прибор, столь грандиозный, что ему не стыдно было бы поместиться над чьим-либо прахом в семейном склепе знатного вельможи. На полу в кабинете истертый, когда-то пышный ковер. Впрочем, ковра в эти дни почти не видно, он застлан склеенной из множества больших листов, специально начерченной картой Вологодской губернии с нанесёнными на ней новыми местами поселений для кулачества. На карте обозначены также все зимние маршруты следования колонн к местам лесозаготовок и строительства посёлков.

Касперт нервничал. Сводки поступали самые неутешительные. Колонны раскулаченных двигались пешим путем, за обозами, крайне медленно. График следования по маршрутам неизменно и грубо нарушался. Сняв телефонную трубку с настольного аппарата, Касперт через коммутатор вызвал к себе сотрудника Судакова.

– Садитесь. И сначала подумайте, зачем я вас вызвал, – строго официально и вместе с тем загадочно проговорил он и, уткнувшись в схемы, таблицы и сводки, стал их близоруко рассматривать.

Иван Корнеевич Судаков, двадцатипятилетний парень-северянин, полный сил и несбыточных романтических мечтаний, сел в кресло и тревожно задумался. Собственно, тревожиться ему не было никаких причин. Однако он, краснея, стал вспоминать свои прегрешения. Ему вспомнилось заведённое в Вологде знакомство с одной активной комсомолкой, которая оказалась дочерью бывшего члена Государственной думы. Связь с ней прекращена… В прошлое воскресенье с одним сотрудником редакции выпили крепко. Стреляли за городом в телеграфные столбы… Нет, это не должно быть известно Касперту. Зачем же он вызвал? Ведь он так хорошо, доверительно относился к нему, как к достаточно развитому, окончившему строительный техникум и совпартшколу, исполнительному и подающему надежды работнику. Некоторое время назад Касперт вызывал его вот так же к себе в кабинет участвовать в составлении этой самой, распластанной на ковре маршрутной карты.

Касперт выглядел подвижным, деловитым и суровым. Волосы густые, без седины, смазаны чем-то резко пахнущим и зачесаны на затылок. Длинный нос свёрнут на сторону. Выпирающие скулы во время разговора как-то болезненно, криво пошаливают. Можно подумать, что он гримасничает или кого-то передразнивает. На нём ладно сидела саржевая, по его фигуре сшитая гимнастёрка с двумя ромбами в малиновых петлицах. Он всегда был готов и почему-то считал себя вправе просверлить повыше грудного кармана дырочку для почётного значка, но пока дело о награждении находилось не дальше краевого полномочного представительства и никак не двигалось в Москву…

– Не ломайте голову, молодой человек, – сказал, наконец, Касперт, выходя из-за стола. – Не так давно, когда мы с представителем земельного управления составляли маршруты следования к будущим