записать, но Гастев отодвинул бумагу. Он любил бумагу и писание еще меньше, чем разговоры.

— Да, я немного изменил курс и прибавил ход. Работаю сейчас полным ходом, Зосима, и ваше дело, пожалуй… табак, — медленно говорил Гастев, сползая с ручки кресла на сиденье. Усевшись, наконец, плотно, он снял фуражку и стал разглядывать треснувший козырек. — Ты все слышишь, Зосима Семенович?.. Так вот, лесовоз «Одесса». Тридцать восемь человек. Скоро будут на кошках у Канина. Ни одного судна, кроме нас, сейчас в Баренцевом море нет. Ты все понял? Какие у тебя соображения? Прием.

Рация молчала. Гастев смотрел на никелированный ободок микрофона и видел в нем свое лицо — длинное, изуродованное. Время тянулось, как тянется по палубе мокрый трос, цепляясь за каждую трещинку в досках. Такая пауза удивила Гастева. Он даже пожал плечами. Он верил в то, что Росомаха не станет в этой ситуации терять зря время.

— Как поняли меня? Как поняли меня? — наконец опять спросил Гастев, обеими руками раздергивая ворот ватника и бледнея. — Ты слышишь, боцман?

— Слышу.

— Это не боцмана голос, товарищ капитан, — сказал радист.

— Кто на связи? — крикнул Гастев.

— Я на связи. Я, Росомаха.

— Какого черта молчишь тогда? — хрипло сказал Гастев, разматывая с шеи шарф.

— А чего говорить? Если буксирный трос лопнет… Если вы перестанете держать нас носом на волну… эта ржавая банка долго не продержится…

Росомаха говорил то, что и сам Гастев знал достаточно хорошо. Зачем говорить о том, что и так понятно? Конечно, переплет тяжелый. И шансов на спасение у четверки с «Полоцка» маловато, но на то они и моряки-спасатели, чтобы не распускать нюни и драться до конца. И уж Росомаха-то должен понимать это лучше других.

— Если «Полоцк» начнет брать воду бортом, мы вместе с ним пойдем на грунт, — необычайно тихим голосом продолжал боцман. — Если же «Полоцк» продержится пару часов, нас швырнет на рифы под берегом, и мы тоже отправимся на грунт. А там холодно, капитан… — и стало слышно, как неуверенно засмеялся Росомаха.

Раньше Гастев только удивлялся и не понимал. Теперь его рассердил смех боцмана.

Но то, что Гастев рассердился, и помогло ему. Он отдал тяжелый приказ. Делать это было нелегко. А сейчас, когда родилось раздражение, Гастев мог с меньшим трудом для себя быть беспощадным. Он как бы становился беспощадным к растерянности и браваде людей, а не к ним самим. Четверым на «Полоцке» предстояло пережить многое, но они обязаны вести себя достойно, черт побери!

— Росомаха, вы — спасатель! — сжимая кулаки, процедил Гастев. — И вы добровольно согласились идти сквозь шторм, и сами отказались от захода в порт-убежище, а теперь… У меня нет ни времени, ни возможности снять вас. На это нужны часы. «Одесса» вылетит на кошки у Канина, если вы не отдадите буксир и не освободите «Колу». А ты знаешь, что такое Канин в такую погоду? Я спрашиваю, ты понимаешь все это?

К концу своей речи Гастев взял себя в руки и успокоился.

— Да не хуже вас понимаю, — грубо, но тихо ответил Росомаха. — А мы здесь рыжие, что ли?

— Так, — сказал Гастев жестко. — Во-первых, немедленно информируйте обо всем ваших людей. Во- вторых, запомните, какие-то шансы у вас есть. Судно пустое, легкое… Если удачно заклинит в скалах, продержитесь до нашего возвращения. Или погода стихнет…

— Я закрываю связь, — монотонно пробормотал Росомаха.

— Ему ребят жалко, — сказал радист, принимая у капитана наушники. — Самому Зосиме сам черт не брат…

— Нет. Здесь не то… — сказал Гастев и вытер с лица пот. — Но ни черта другого не придумаешь…

Он поднялся в ходовую рубку.

«Кола» рвалась с волны на волну. Тягостные рывки сотрясали ее тяжелый корпус. Но во всех отсеках судна стояла тишина. Тишина оттого, что люди молчали. Они слушали эти рывки и ждали, когда они прекратятся. И боялись этого. И знали, что рано или поздно буксир лопнет. Рано или поздно рывки прекратятся.

В рубке тишина стояла особенно гнетущая.

— Я Чепина канадку надел! — громко сказал рулевой. — Чепину девушка канадку подарила! На Диксоне! А как он теперь…

— Заменить рулевого! — приказал Гастев.

— Он только заступил… Люди устали… — заикнулся старпом.

— Замените рулевого! — заорал Гастев.

Рулевого сменили.

Капитан «Колы» знал Росомаху давно. Он взял его к себе на судно, потому что не сомневался в этом старом морском волке — такой не подведет, если вдруг придется туго. Он всегда посылал боцмана в самое пекло и ни разу не ошибся в нем. Сейчас он уверенно рассчитывал: Зосима все поймет сразу, Зосима не будет много разговаривать и возьмет часть тяжести решения на себя. Ведь других-то путей нет? Нет! Поэтому он и увеличил ход… Гастев помнил, как упорно боцман не хотел, чтобы «Кола» задерживалась для буксировки «Полоцка», как просил разрешения покинуть судно и уйти с оказией в Мурманск. Конечно, умереть, не повидав сына, дело невеселое. Но море есть море. И нельзя нарушать морские законы.

В рубку просунулся радист:

— Товарищ капитан! С «Одессы» уже видят отблески Канинского маяка! Они просят вас еще увеличить ход… От бортовой качки у них вышел из строя первый котел… Вода куда-то там не подается. Не разобрать никак — куда…

— Они просят! — негромко оказал Гастев. — Передайте, что я связан буксировкой. И не могу снять людей с «Полоцка». И не могу больше прибавить ход. Пусть травят якорь-цепи до жвака-галса и ждут. Идите!

Радист ушел.

— А если самим отдать буксирный трос с гака? — неуверенно предложил старпом.

— Нет. Мне самому нужен трос. Думать надо! — сказал Гастев и кинул шарф на ящик с сигнальными флагами в углу рубки.

— Что говорит Росомаха? — спросил старпом.

Гастев не ответил и отвернулся.

Да, Росомаха не хуже Гастева знал, что такое Канин Нос в такую погоду, в девятибалльный норд- вестовый ветер: приземистые шиферные утесы, сиротливые строения маячного домика и красная башня самого маяка; плоские каменные кошки в трех милях от мыса и буруны на них — размозженные камнями волны, взлетающие косо и стремительно. Плохо придется этим тридцати восьми.

А может, есть у них еще надежда — якоря? Но сколько выдержат якоря на скальном грунте, когда судно бьют волны, взявшие разбег еще где-то на другой стороне океана?

Эх, Мария, Мария… И кто она ему по закону? И кто ей он? Никто. Черта с два получит она за него пенсию! Сын… Хоть бы разок повидать его, ощупать плечи, пожать руку…

Но прав и капитан: нехорошо он, боцман, смеялся… «Вам самим придется отдать буксир!» Веселенькое дельце!

— Что «Кола» говорила? — кричал Бадуков, захлебываясь ветром. — Пускай скорее ход сбавляют! Боцман! Боцман! Что они там говорят?

— Ну, прибавили ход и прибавили! Чего вопишь? — отмахнулся Росомаха от рулевого. Почему-то боцману не хотелось сразу информировать матросов. Он прекрасно понял и помнил приказ капитана, но решил, что просто не следует раньше времени тревожить молодежь. Зачем это? Нет. Не надо… И очень хорошо, что море так расшумелось: себя плохо слышишь — не то что рацию. Но Бадуков смотрел тяжелым, недоверчивым взглядом. И Росомаха поторопился уйти из надстройки в обход по судну. Однако прежде чем уйти, он вынул из рации предохранитель и сунул за щеку. Так было спокойнее.

Короткий день уже кончался. Влажная муть, которая поднималась над штормовым морем, быстро сгустилась. Берег скрылся за нею, и ничего не стало видно вокруг. Только два корабля, связанные между