Двор просыпался. Из дома напротив вышла глухая старуха, имени которой никто не знал. Знали только, что она из Киева, и называли просто бабушкой. Старуха стала разводить огонь между двух камней в тени шелковицы. Вернулась с ночной смены хозяйка безухой суки Антонида.

— Ай да кавалер! Какого зверя приручил, — сказала она. — Сейчас я к вам еще Катюху выпущу.

— Не надо, — сказал Петька. — Не надо мне Катюху.

— Ишь какой разборчивый кавалер, — засмеялась Антонида, блеснув красивыми белыми зубами. Она вообще вся была красивая и отчаянная. К ней часто приходили и оставались ночевать командированные военные. А наутро, когда они уезжали, Антонида раздавала ребятишкам по конфете или по сухарю.

Катюха осторожно слезла по ступенькам крыльца и подошла к Петьке. Она села на корточки возле собаки и стала не отрываясь смотреть на нее. Потом быстро протянула руку и тронула Джека за хвост. Джек сразу же чихнул и поднялся на ноги.

— Не трогай, — угрюмо сказал Петька. — Он мой.

— Если ты не хочешь, я не буду, — ответила Катюха. — Я буду дым от земли отгонять…

И она стала щепочкой пересыпать с места на место земляную пыль.

Катюхе недавно исполнилось пять лет.

Рота курсантов из пехотного училища прошла по улице на полевые занятия. Над плечами курсантов качались фанерные мишени — силуэты немецких касок. Джек зарычал.

— Это же свои! — сказал Петька. — Как тебе не стыдно?

А днем Джек насмерть перепугал почтальона, который всегда пользовался их двором, сокращая себе путь. Это был хмурый, медлительный старик. Когда его спрашивали, нет ли письмеца, он будто бы не слышал, смотрел прямо перед собой, скривив морщинистые губы. Или отвечал быстрым и шепелявым говорком: «А с того света телеграммку получить не хочешь?.. Кабы было письмо, так сам сказал. Надоели вы. Каждый спрашивает…»

И уходил, тяжело опираясь на тонкий стальной прут с никелированным шариком от кровати вместо набалдашника. Он ничем не мог помочь людям и от этого, наверное, ожесточился.

Когда почтальон пробирался через огороды, Джек ровными большими прыжками догнал его, повалил и стал трепать клыками сумку с почтой. Старик закрыл лицо руками, штанины на его синих ногах задрались.

Петька, задыхаясь, подбежал, схватил Джека за шерсть на шее и стал оттаскивать в сторону. Джек рычал, но Петьку послушался и сумку отпустил. Только тогда старик всхлипнул, с трудом сел на землю и заплакал.

— Участковому!.. Участковому!.. Сумка-то!.. Сумка!.. — сквозь всхлипывания, все громче и надрывнее вопил он. — Имеешь собаку — привязывай!.. Черти эвакуированные…

Подошла Антонида, уперла руки в бока, засмеялась, сказала ласково:

— Брось, деда, сердиться… Страх забудешь, а ранения твои до свадьбы заживут… Детям-то собака в утешение… — И опять расхохоталась.

— Помоги встать, — прохрипел старик.

— Он больше не будет. Не будет! Не будет! — шепотом закричал Петька. — Не надо про нас в милицию, не надо! — Он закусил кулак и затрясся. Опять все онемело вокруг него, закачалось и поплыло.

Старик долго стоял, глядя на Петьку, на спокойно лежащего Джека, на Антониду. Наконец вздохнул, покачал головой, сказал негромко, думая о своем:

— Женщина от человека уходит, а собака — никогда… Вот оно как бывает… А пса привяжите все одно…

— Сними веревку бельевую, — сказала Антонида Петьке, когда старик ушел. — С крайнего карагача сними, где мое одеяло висит. И привяжи, кавалер, зверя своего на эту веревку…

И Петька привязал Джека. Тот очень удивился, стал рваться и скулить, а потом вдруг тихо лег и посмотрел на горы грустными глазами. Он, конечно, мог одним настоящим рывком сорвать с шеи веревку, но, наверное, ему было неудобно это делать перед маленьким мальчишкой, который сидел рядом и гладил и чесал его. Но как только Петька куда-то ушел, Джек стал пятиться задом и стащил петлю через голову, встряхнулся и убежал.

Петька весь день ждал его, но пес не возвращался. Наступил вечер, стемнело. С гор повалились в долину тяжелые дождевые тучи. Петька все сидел на пороге и высматривал Джека. Дверь в комнату качалась и скрипела под напором влажного ветра. Мать сердилась. Когда загремел гром и над дальними тополями начали ломаться молнии, мать дала сыну подзатыльник и захлопнула дверь наглухо. Они сидели в мутной темноте — экономили керосин — и все не решались почему-то ложиться спать, слушали, как на стекле окна лопаются дождевые пузыри.

Где-то очень далеко отсюда — на фронте — все еще наступали немцы. Петькин отец все отступал перед ними, и от него давно уже не было писем. И еще шел этот равнодушный дождь, и гром трахал, как бомба. Будто они опять попали в Ленинград, и была воздушная тревога.

Вдруг кто-то поскреб к ним в дверь и шумно задышал. Мать вздрогнула, зажгла спичку и притеплила лампу. А Петька сразу догадался, что это Джек, и открыл дверь.

Пес сидел у порога совершенно мокрый и размазывал хвостом жидкую глину. Короткая шерсть на его ушах слиплась, уши опустились, и Петьке показалось, что Джек облысел.

— Можно, я его впущу? — спросил Петька. — Он совсем мокрый, мама…

Мать промолчала, и Петька решил, что, значит, можно.

— Иди к нам, собака, — позвал Петька.

Джек продолжал сидеть, но весь как-то зашевелился и еще сильнее принялся размазывать хвостом глину.

— Он не верит, что его приглашают в комнату, — тихо сказала мать. — Наверное, его никто никогда не пускал в дом. Он дикий горный пес.

— Иди, иди, не бойся! — сказал Петька, протягивая к Джеку руку. По руке ударили дождевые капли, и брызги полетели Петьке в лицо. На улице скрипели и стонали деревья, и густо шуршал в кукурузе дождь. Нигде не было видно огней.

Джек оглядел себя, словно сокрушаясь, что он такой мокрый и грязный, потом очень деликатно и нерешительно шагнул в дом. Он сразу же сел — у самых дверей, скособочив зад и прижавшись спиной к косяку. Сильно запахло псиной.

Мать подвыпустила фитиль лампы. Стало светлее и веселее.

Джек остался у них ночевать. А утром потихоньку открыл дверь и ушел. У порога еще долго чернело сырое пятно на земляном полу.

В городке не было дров. Маленькие кучки саксауловых щепок продавали на базаре за большие деньги. Местные мальчишки лазали по деревьям, спиливали и обламывали сухие ветки. Это была тяжелая и опасная работа.

Однажды и Петька попробовал залезть на шелковицу. Уже в метре над землей его ступни свело судорогой, привычно закружилась голова и мир вокруг онемел. Он упал, расшибся и больше не пытался лазать.

Когда нечем было топить таганок, Петька ходил на железнодорожную станцию, выклянчивал у какого- нибудь машиниста угля. Если никто не давал, он собирал кусочки антрацита на склонах насыпей. А изредка просто воровал уголь с платформ. И в тот раз ему удалось насыпать целую соломенную корзинку жирного карагандинского угля.

Было очень жарко. Раскаленные камни и песок обжигали босые ноги. Петька нес корзинку с углем на спине и старался ставить ноги только на пятки. Он вспотел и устал. Джек бежал по другой стороне улицы и нюхал столбы, заборы и мостики через арыки.

Уже недалеко от дома Петька наткнулся на всю шайку своих врагов. Шайка сидела, опустив ноги в арык, и смотрела в небо. В небе тренькала пила, и долговязый Сашка раскачивался на пирамидальном тополе у самой его вершины — на высоте пятого этажа. Сашка выделывал сложнейшие трюки, чтобы не попасть под медленно склоняющуюся набок, подпиленную сухую верхушку.

Петька едва не проскользнул мимо незамеченным, потому что все мальчишки смотрели на эту верхушку и на провода, мимо которых ей следовало пролететь. Но Сашка успевал не только пилить, выделывать всякие головокружительные штуки и ругаться. Он следил и за всем, что происходило внизу.