Наконец я притопал в Архангельск и думаю еще на несколько дней смотаться отсюда уже, так сказать, в материковую глушь.
В Пицунду я заявлюсь числа 5-8-10.
Я тут отпустил усы и бороду, т. е. на Б. море, но борода это моветон, это похабщина, и я ее сбрил, а усы оставил, рыжие и крепкие, как проволока! Ох, Старик, никуда не езди, сиди в Пицунде, я привезу удочки и спиннинг, будем ловить ставриду и вести дикий образ жизни.
Кстати, туда едет на днях моя матушка, и ты можешь ее там встретить.
Комнату вы сняли зря, надо было остановиться в пансионате. Хочу еще прихватить туда свое допотопное, купленное за полета ружье, грузины там здорово перепелок бьют по утрам.
Арап, а я похудел: сегодня (первый раз за месяц) глянулся в зеркало, ахнул.
А с какими кулаками я тут познакомился!
Итак: тебе нет никакой нужды ехать 8–9 окт., как ты пишешь.
Во-вторых, не особенно переживай, что рассказ будет не тот, какой тебе хотелось бы, постарайся удержаться в старых рамках в книжке.
В-третьих, жди меня и не уезжай, располагайся на весь октябрь – осень будет хорошая, не верь прогнозам, на Б. море им никто не верит.
В-четвертых – то же.
А меня, арап, произвели в атеисты, и мой рассказ «Дом под кручей» стоит на первом месте в атеистическом листке (мне его переслали сюда, и я полез под стол – господи, спаси и помилуй меня!)
Девице твоей большой привет, вот я ее поцелую (усатый-то!), и тогда тебе, кэп, амба, она полюбит меня.
Горышину привета не надо, он в Л-де говорил, что я пишу плохо и старозаветно. Пущай сам попробует».
«Старик, я тебя поздравляю, я радуюсь за тебя – искренно. Это я о том, что, приехав, увидал в „Литжиз-ни“ отрывок из твоего рассказа. И, кроме того, встречал твою фамилию уж несколько раз.
Ты молодец, старик, ты – молоток.
Когда начинают печатать отрывки из чего-то, что еще где-то и когда-то будет напечатано, – это значит, что автор вполне советский, народный и современный.
Так что хватит хныкать. Привет с добрыми пожеланиями Олегу.
А ты брось свои кино-сценаристско-капитанские замашки, брось барство, брось звонить мне из Малеевки (знаю, знаю, что ты там, но не завидую) – нужно быть скромным и обходиться посредством старухи-почты.
Я получил письмецо от твоей мамаши.
Сколько ты еще пробудешь в Малеевке, над чем работаешь и не собираешься ли навестить Москву?
Кто там еще с тобой ошивается? Как сценарий из «Росомахи»? Вообще как дела – я хотел бы тебя видеть.
Приперся я тут к одной поэтессе (она потом в меня влюбилась – ах, ах, кэп!), у нее был Светлов и еще кто-то.
Поэтесса эта страшно талантливая баба, молодая, курносая, с глазами-пуговками.
Ну, ну, старик, выше голову, погляди там в бинокль – не светит ли нам где маяк? Настроение у меня кислое, но это все пустяки, я теперь такой проклятый оптимист, тем более, что меня решительно все любят (кроме редакторов журналов). А ты меня любишь, старик? Ну, так приезжай! Живу я сейчас один, мамаша моя все в Пицунде.
«Дорогая Любовь Дмитриевца! Спасибо Вам за добрые пожелания, спасибо за заботу во время моего гощения у Вас.
Я очень рад, что познакомился с Вами, Виктором и Олегом – все вы люди глубоко симпатичные – настолько, что я, право, жалею, что вы не москвичи.
Северная поездка моя не удалась в том смысле, что я не получил того заряда оптимизма, на который рассчитывал.
Пицунда же – очень славное местечко. Я там ленился, да, признаться, и не было особенных условий для работы.
Кроме того, мне сейчас трудновато во внутреннем смысле, т. е. я не знаю, не уверен твердо, как и о чем писать.
Приняли меня в Союз, вышла небольшая книжечка в Детгизе – таковы мои «внешние» успехи.
И если посмотреть, как другие живут и как завидуют мне мои коллеги, то выходит, что мои дела совсем не дурны.
А если бы писалось полегче, то я и сам был бы страшно доволен своей судьбой.
Большой привет Олегу.
Виктор мне почему-то не пишет.
