Хлопнула дверь, острый холодок пробежал по ногам.

— Александра! — раздалось от порога. — Выдь, тебя спрашивают!..

— Сейчас не могу, теть Маша, — не оборачиваясь, крикнула Шура. — Если кто из наших, пусть зайдет.

— Из ваших, из наших, — пробормотала санитарка. — Скажу, чтоб подождал.

Шурочке удалось уговорить Клавдию взять в рот чуть-чуть пшенной каши.

— Сама пошла… — прошептала девочка, благодарно вздыхая. — Еще хочу…

— Вот и возьми ложку сама, хорошо? И понемножечку, как я учила… Остыло, не бойся.

— Ага.

Шура встала с Клавдиной кровати. Протиснулась между коек, «уширенных», как говорил комендант коллектора, досками — иначе «контингент» не разместить, — и, провожаемая тупыми и любопытными, равнодушными и любовно-ласковыми взглядами ребят, вышла в «предбанник». Там набросила на белый халат пальто, пригладила волосы и…

— Миша!

Чего-чего, а увидеть Ягунина входящим в подъезд коллектора она не ожидала.

— Давай выйдем на улицу, — вместо «здравствуй» хмуро предложил Мишка.

— Что-то случилось?

— На неделю уезжаю. Может, поболе.

— Куда? В степь?

Мишка укоризненно посмотрел на нее: что за вопросы? Она взяла его пальцы в свои. Ух, холоднющие!.. Мишка, насупясь, отвернулся. Трудно ему было сейчас.

— Не можешь сказать — не говори. Давай помолчим на дорожку.

— Торопиться надо… — Он откашлялся. — Скоро поезд.

— Ну чуть-чуть, Миша. — Шура приложила к его ладони пылающие щеки. — Молчи!..

Они стояли так, и хоть Мишке не по себе было от мысли, что товарищи — из той же транспортной ЧК — увидят его, но руку от Шуриного лица он не отнимал. Даже когда горячая капля скользнула меж пальцев…

Они молчали. А в пяти шагах восьмилетний мальчик из коллектора вяло разговаривал со всхлипывающей матерью, сутулой крестьянкой, прибывшей, видать, издалека.

— Как живешь-то?

— Хорошо…

— Сколько раз кормят?

— Когда два, когда три…

— Вошек нет?

— Нет.

— Соскучился по Ефимовке?

— Маленько соскучился, маленько нет.

— А домой хочется?

— Хлеб там есть — хочется, нет — не хочется.

Молчание.

— Мамка…

— Чего, сынок?

— Белка жива?

— Съели, сыночек.

— А Карюха с жеребенком?

— Съели…

— А Акулька жива?

— Померла… Уж неделю как.

— Тоже съели?

— Господь с тобой, сынок… Ох!..

Женщина залилась слезами, а мальчик смотрел на нее серьезно и строго…

Мишка тихонько убрал с лица Шуры мокрые от слез пальцы.

— Теперь правда пора.

— Миша, если ты туда, в степь, то, может… Нет, не договорила. Не смогла.

Глеб Айлин-Ильин давно стоял черной тенью между ними. Глеб, пропавший в бандитских краях. Недавно Ильинским в почтовый ящик подкинули записку: «Жив, не волнуйтесь». Почерк не его, но… Мучит, жжет Шуру Ильинскую подозрение, что ее дядя, лучший приятель детских лет — враг. Да, враг — ее, Шуры.

То же волновало и Мишку. Его смущало и другое: зачем Белов вызывал к себе Шуру? Тогда, в доме Ильинских, когда они оставались втроем с Коптевым, Шура назвала телефон Белова и просила передать, что не сможет прийти.

Наверное, он вызывал ее по делу пропавшего дяди?

А может, Шура — секретный сотрудник ЧК?

А может, Иван Степанович хотел узнать от представителя сознательной молодежи что-то об АРА, где работает Шурина мать?

Всякое возможно. Она не говорит. Не хочет? Или нельзя? Спросить самому? Не-е-т, нынешний год открыл кое-какие истины чекисту Мишке Ягунину. А прежде всего такую: в служебных делах не лезь, куда тебя не просят.

Мысли о Глебе, одновременно пришедшие им обоим, подпортили минуту прощания. Как ни опасно это было на улице, Мишка заранее решил рискнуть — поцеловать Шурочку. Кто знает, встретятся ли? Но теперь…

И она… Стиснула губы и подала ему узенькую, красную от бесконечных стирок ладошку. Сказала, хоть и не без теплоты, но очень сдержанно:

— Миша, я буду ждать тебя, знай.

Осторожно сдавив ее пальцы, он кивнул, круто повернулся и, не оглядываясь, зашагал в сторону вокзала.

Слышал бы Мишка, какой разговор о нем состоялся у Вирна, — возгордился бы.

Три дня назад Альберт Генрихович, пригласив к себе в кабинет начальников контрразведки и оперативно-секретной части, сказал:

— Ягунин у нас растет, как вы считаете, товарищи? Сравните его действия в операции Гюнтер — Гаюсов и сейчас, с Коптевым. Небо и земля. По природе своей чекист! Хорошо, что удержали мы его летом от Туркестана. Ведь совсем было скис.

Ивану Степановичу услышать такое о Мишке — мед по сердцу. Еще бы, ученик! Булис поддержал председателя Самгубчека осторожнее:

— Есть у него смекалка, спору нет. Находчив, храбр. Но…

— Что — но? — обидчиво заморгал Белов.

— Инициативы многовато, — ухмыльнулся Ян Янович. — Из него она хлещет, как из брандспойта. Надо и не надо.

— Недостаток это или достоинство, еще как знать, — возразил Вирн. — Когда нужно не только исполнять, а самому мигом искать решение, таким, как Ягунин, цены нет.

— Как он анархистов-то провел, а? — напомнил Белов.

Вирн по своему обычаю расхаживал по длинному, как коридор, кабинету. Белов и Булис ждали: сейчас скажет. Не за тем же, чтоб сообщить о награждении Ягунина именным маузером и месячным пайком, позвал он их к себе. Приказ висел в приемной уже второй день.