— Глеб, — Буржаковский замялся, поправил щегольскую кубанку, вздохнул. — Может, и нам с тобой нынче ночью… того… не стоит искушать судьбу?

Ильин тронул поводья, и застоявшаяся лошадка охотно затрусила по снежной площадке. Буржаковский догнал его, и теперь лошади шли голова к голове.

— Ты нас не равняй, Буржаковский, — жестко сказал Глеб. — Мы с тобой не одного поля ягоды. Я выполняю задание ВЧК, я проник в банду с трудом, и только крайняя необходимость заставит меня уйти к своим. А ты, Буржаковский, изменник и трус, сдавший без боя батальон. Ты еще не отработал себе прощения, не забывай! Если переговоры о сдаче сорваны, значит, скоро опять бои. Твоя информация будет нужна стократ больше, чем сейчас. Нет уж, Буржаковский, вплоть до разгрома банды ты будешь с ней!

— Не могу я уже! — Глаза великомученика молили Глеба.

— Сможешь. Да знай: в случае, если меня раскроют, сведения будешь передавать через человека, который назовет пароль: «Я от Рудякова».

Начштаба уныло кивнул.

— Ну, разъехались! — Ильин шлепнул лошадь начштаба по холке. — Вечером, может, увидимся!

Пришпорил игреневую, и та, напрягшись, начала осторожно спускаться по хрупким меловым отрогам в долину Уила…

В бывшей крепости, называвшейся некогда Уильским укреплением, а ныне — казачьим городком Уилом, народ сегодня гулял… Поводов для того было два. Первый — началась масленая неделя, и второй, главный, — праздник в честь устроенных главой РВС Федором Долматовым выборов местной власти. Называлось это действо уездной конференцией народных советов, созваны были на нее зажиточные киргизы из двадцати волостей. Многие уральские казаки с детства говорят по-киргизски. Однако речи Долматова и они переводили с кряхтеньем, кое-как: очень уж любил малограмотный политический руководитель Атаманской дивизии пышную эсеровскую демагогию.

Под заседание очистили одну из казарм военного городка, как на грех, расположенную рядом с церковью. Это вызвало заметное неудовольствие у приехавших за сотни верст аксакалов. Им, мусульманам, не полагалось творить намаз по соседству с капишем неверных. Делегаты привезли с собой баранов, и острый аромат шурпы ветерок разносил по всему Уилу.

Поскольку каменные корпуса знаменитой Уильской ярмарки были использованы под полковые конюшни, решили устроить тут же, на заснеженной площади, скачки с рубкой лозы и фокусами джигитовки. Сейчас здесь слонялось немало народу. Скачки должны были начаться в полдень, и лучшие конники Первого победоносного кавполка, а также Второго и Третьего атаманских полков чуть поодаль уже тренировали коней, подымая снежные вихри и рубя сверкающими шашками воздух. В заключение праздника должны были состояться скачки киргизов на верблюдах.

Ильину во что бы то ни стало надо было разыскать Байжана: массовым приездом киргизов из дальних волостей чекистам стоило воспользоваться. Стечение народа очень удобно было, чтоб запустить в «степное ухо» полезные слухи, которые сразу разошлись бы по всем зимовьям. Байжан по-прежнему «не знал» русского языка. После побега «этих предателей Ануфриева и Кислюка с самарским чекистом» он на несколько дней выпал из поля зрения банды. Никто не знал, что именно благодаря Байжану батальон ВЧК из соседней станицы пришел в Гребенщиково так быстро. Никто проводника, впрочем, и не искал. Потом он опять появился среди киргизов и даже вступил в банду — в отдельный киргизский кав… точнее, вербэскадрон. Байжанов верблюд, оказывается, благополучно пребывал в обозе.

Солнцу еще далеко было идти до верхней точки, а пьяных на улицах Уила шаталось многовато даже для праздника. Конечно, крепко пили и раньше. Дни «уильского сидения» отнюдь не укрепляли дисциплину в бандитском войске. На столбах и воротах белели приказы Серова. «Замечено, что комсостав стал забываться и творить всякие безобразные истории, — говорилось в них. — Мы каждый день пьем и ходим кучками. Приказано прекратить разные гуляния, пьянство и скачки по улицам…» В другом было: «Патрули не знают своих обязанностей… Командирам непременно проводить словесные занятия на охранение…» Ругань комдива становилась все сердитей: «Отмечается полный упадок дисциплины, и солдаты не перестают бесчинствовать. Приказываю комсоставу особенно подчиняться, а то буду расстреливать на месте…»

Приказы Серова отражали печальную действительность. Воинство Атаманской дивизии, что называется, сбросило напряжение. Оторвавшись от чекистов и регулярных сил Красной армии, бандиты решили пожить «недолго, да громко». Картежничество, драки, сабельные дуэли на скотных дворах, отравления дурным спиртом, грабежи, битье оконных стекол стали уильским бытом. Бандиты чувствовали, что передышка у них последняя, уильская стоянка стала для них пиром во время чумы. Мало кто думал о последствиях, управляли пьяные страсти. Замкомдив Мазанов особенно отличился. Этот дуревший от крови уральский урядник, способный за раз выпить четверть самогону, успел за полмесяца избить начштаба Буржаковского (его, правда, слегка), комполка Кириллова (сломал переносицу) и накостылял члену РВС Митрясову. Мазанов был смещен. Серов кричал «расстрелять», но угрозы начальства потеряли вес. Яков Обухов, который во время похода спустил под лед Урала десятки красноармейцев, на этот раз убил двух киргизов и молодую женщину, показавшуюся ему «шибко советской». Он до одури пил сейчас, этот русокудрый парень по кличке «Кат», и наверняка его жертв было бы больше, да обессиливал палача хмель.

Невелик Уил. Обойти его Глеб мог бы за час, объехать — за полчаса. Как будто и несложно отыскать нужного человека среди праздношатающихся бандитов и приезжих киргизов. Но куда бы Глеб ни заглянул — ни в комиссии по изъятию имущества у неблагонадежных элементов, ни в продкомиссии, ни в агитотделе, ни в Киргизском эскадроне, он нигде не встретил Байжана. Оставалось всего два места: Долматовская конференция, проходившая в казарме, и площадь. Глебу казалось, что скорее всего Байжан попытается проникнуть на конференцию. Кончится война с бандитами, начнется мирная жизнь, и ВЧК небесполезно будет знать, кто и как относится к советской власти в киргизских степях. Другое дело — не обратить на себя внимания. Как еще посмотрят на незнакомого киргиза-одиночку, не входящего ни в одну из волостных делегаций? Долматов поставил выборы на широкую ногу: вывесил намалеванные агитпунктом плакаты, всех делегатов обеспечил мандатами. Байжана могут просто-напросто не пустить. Конечно, если он не умудрится что-нибудь предпринять. На выдумки он мастер.

«Мне лучше всего занять позицию между казармой и площадью, — решил Глеб. — Делегаты непременно пожелают посмотреть казачьи игрища. Байжан будет наверняка среди них…»

Он пересек больничный двор, обуглившиеся останки больничного здания, в котором много часов оборонялся от бандитов Уильский гарнизон, и выехал к воинскому городку. Навстречу неверной походкой брел человек в полушубке и в ватных штанах, нависших над высокими хромовыми сапогами. Глеб узнал Кузьму Овчинникова, начальника комендантской команды. «Только бы не у него оказался Байжан», — подумал Ильин.

— Американец! — обрадованно воскликнул Овчинников. — На ловца и зверь… Ищу тебя, чертушку, ноги сбил.

— В сторонку! — крикнул Глеб.

Мимо них на брызжущих пеной конях промчались два казака. До скачек еще оставалось минимум час, но этим, видно, не терпелось. По красным лицам и выпученным глазам можно было судить, что хлебнули всадники уже изрядно.

— Вот паскуда! — весело ругнулся Овчинников, которому комок грязного из-под копыт снега угодил в лицо. — Тебя, Ильин, Буров ждет. Срочно нужен. На скачки успеешь.

— Буров? — Глеб удивленно поднял брови. — Не говорил, зачем?

— Не… Я тоже туда. Вроде как конвоиром, — и он захохотал.

«Настроение у Кузьмы отменное, — отметил Глеб. — Вчера расстрелял дружка-собутыльника, и словно бы ничего не случилось. Но зачем я Гаюсову?»

— Держись за стремя, конвоир! — Губы Ильина смешливо дернулись.

У входа в домик следственной комиссии блаженствовал на солнышке Капустин, очень сейчас похожий