крикнул:

— Не ной, дядька Семен! Сколько народу уж домой воротилось!

— И всех в расход, — желчно вылез рыжий мужичонка. — До единого.

— Врешь! — сердито возразил Мишка. Он чувствовал, что наступил момент, ради которого они и добирались сюда с Байжаном. — Даже в газете печатают: кто добровольно сдается, того прощают власти.

— Агитация! — рыжий зло ощерился. — Братцы, это ж с Уральска чекист, я его летось там в садике видел. Возле чека гулял, ей-ей! Не из Самары он вовсе, ей-ей!..

— Врешь! — заорал Мишка, схватил со стола завернутую в «Коммуну» сорочку, дернул за узелок бечевку. — На, рыжая борода, гляди! Декабрь, месяц, газета «Коммуна». Перед отъездом для товарной завертки целую пачку купил. Глядите-ка. — Он развернул газету, и все вокруг притихли в ожидании чего-то особенного, важного. — Кто грамотней у вас?

— Евген, читани. — Усатого парня вытолкнули к столу. Красюк расправил ладонями мятую страницу, откашлялся, пригладил усики.

— Вот эту! — ткнул пальцем Мишка.

— «Отрекаюсь от бандитского прошлого», — громко прочитал тот заголовок, и тишина в горнице стала полной: слышно было, как на улице перекликаются две старухи.

— «Я, бывший участник бандитского движения, бывший командир эскадрона банды изменника Серова… — тут голос Красюка невольно дрогнул — шутка ли произнести вслух такие слова! — обращаюсь к вам, товарищи рабочие и крестьяне всей Самарской губернии, с искренним и полным признанием своей страшной ошибки, которую я совершил, когда поверил…»

— Кто это? Кто это? — услышал Мишка чей-то шепоток. — Цыц, слушай!

А Евгений громко и монотонно читал покаянное письмо бандита, добровольно сдавшегося частям ВЧК. Десятки глаз впились в его шевелящиеся пухлые губы, которые он, волнуясь, время от времени облизывал. И каждая такая маленькая пауза тоже делала свое дело: давала людям секундные передышки, чтобы осмыслить услышанное, чтобы мгновенно переглянуться и убедиться, что другие воспринимают все так же, как и ты.

— «Советская власть простила мне тяжелое заблуждение, которое я не повторю никогда. Теперь вместе со всем трудовым народом буду строить новую счастливую жизнь, бороться с голодом и разрухой. Короче, жить буду на земле как честный человек. А не как жадный зверь, от которого людям одно только горе, беда, раззор и убийство. Спасибо советской власти, что поверила мне. Остальной своей жизнью оправдаю ее доверие и призываю всех тех бандитов, которые еще не осознали и не явились на добровольную сдачу: торопитесь, а то после будет поздно!

Бывший бандит Василий Курасов».

— Васька Курасов! — тонко ахнул скуластый бородач, срывая с себя мохнатую папаху. — Земляк мой!

Разом рухнула тишина.

— Так его ж вроде убили?

— Вот те и убили — пропал он под Пугачевой…

— Сдался, стервец! Молчком!

— Эскадронный, что ли? Косой, что ли?

— А ежли брехня? Ежли подманывают?

— Вот те на! Вот те на!

— Какой Курасов? С какого полка, говорю, ну?!

— Живет, подлец, теперь хоть бы что…

Мишка заметил, что Красюк сложил газету и сунул за пазуху.

— Тихо! — зычный бас широкоплечего верзилы с пятнистыми от обморожения щеками покрыл голоса. Он подождал, пока не приутихнут, и продолжал: — Не след нам тут митинговать, братцы, не место. Я одно хочу спросить у товарища, чья газета. Он что, Васька Курасов-то, с листком, который с чековской печаткой, пошел сдаваться или просто так? Есть какая разница аль нет?

— И то! — поддержал скуластый, нервно хватая себя за бороду. — Сунешься просто, а тебя — шлеп — и все дела! Скажут: в бою-де.

Мишка почувствовал, как сердце забилось часто-часто.

— Да откуда ему-то знать, мужики? — всплеснул руками рыжий. — Он же торгаш, а газета — завертка…

— А кого еще спросишь? Тебя? — огрызнулся скуластый. — Может, знаешь все-таки, купец, а? Сказал бы!

«Была не была, — подумал Мишка. — Для агитации — самолучший момент, а то зачем и ехал? Авось проскочим…»

— Скажу, — рубанул он кулаком. — Только не шуметь, черти, тихо!

— Тихо! — гаркнул обмороженный.

— Товарищи крестьяне, — горячо заговорил Ягунин. — До каких пор жизни свои грабить будете? Царя, буржуев мы поперли, светлое будущее надо срочно возводить, чтоб всем жилось наилучшим образом, а теперь с вами сражайся! С кем? С крестьянами, с трудовым народом, да? Думаете, охота советской власти вас по степям стрелять, как собак бешеных? Кто ж тогда будет землю пахать? Мы призываем вас…

— Погодь! — грубо перебил его обмороженный мужик. — Кто «мы»-то? Торговцы, что ль?

Ягунин обвел взглядом, набившихся в горницу серовцев. За спинами, в сенях, промелькнуло изумленное лицо Алены. По-разному глядели на него сейчас десятки глаз: одни — исподлобья, с недоверием, другие — с ожиданием и надеждой, третьи — он заметил и такие — враждебно.

— Я к вам специально посланный делегат от советской власти, вот я кто, — решительно заявил Мишка. — Велела она вам передать: коли сейчас опомнитесь — простит. Все равно другого выхода у вас нет, разве не так? Пиши в листовку свою фамилию — и сдавайся! Старое поминать не будем. Точка!

— А ты мандат покажи! — крикнул кто-то.

— Мандат? Гляди! Дайте нож!

Сразу несколько рук потянулось к поясам. Мишка, не глядя, взял чей-то нож, не мешкая, поставил ногу на лавку и в двух местах разрезал глубокий отворот валенка. Из-под него достал тонкую пачку бумажек, стянутых ниткой. Р-раз! — и перерезана нитка.

— Держите! — Мишка шлепнул о стол пачкой листовок с синеющими кругами печатей. Резанул дважды отворот второго валенка — и еще одна пачка рассыпалась по столу.

— Слушай меня! — крикнул оглушительно бородач с обмороженной щекой. — Одному кому-то брать никак нельзя — найдется гнида, продаст. Так что возьмем все, до единого, каждый. А ежели кто донесет начальству, то беспременно узнаем и придушим, как пить дать. Верно я говорю? Все так все!

— Верно, Матвей!

— Всем так всем!..

Листовки в один миг исчезли за пазухами, в карманах, в папахах, в сапогах.

— А теперь пора кончать, братцы, — быстро проговорил скуластый. — Неровен час… Айда отсюдова!

По тому как бандиты дружно заторопились к выходу, можно было понять, что мнение скуластого разделял каждый. Матвей, уходя, обернулся к Мишке:

— Тебя тоже из станицы надо спроворить… Паршивая овца — она везде есть…

Мишке не стоило это объяснять: оставаться в станице было бы слишком рискованно. Но куда запропастился Байжан? Может, он уже здесь, во дворе?

Все-таки до конца Мишка не был уверен, правильно ли он поступил, так вот раскрывшись перед бандитами. «Опять самостоятельность проявил, на рожон полез, — неприятно сверлило в мозгу. И тут же нашлось оправдание: — А, как же, рассказывали, оренбургские и саратовские чекисты прямо в самих бандах агитировали? А как товарищ Вирн в Бузулуке среди сапожковцев работал?»

Так размышлял он, наскоро заворачивая остатки своих товаров и все прислушиваясь: не топочут ли всадники под окном?

Дверь распахнулась. На пороге стояла Алена.