Временного правительства. Но были и свежие газеты, нужные чекистам для осуществления операции «Степь».

Ягунин крепко помнил, что в чем у него завернуто, и поступал каждый раз по обстоятельствам. Кому- то из покупателей оставлял «на закурку» смятый «Новый день», а кому-то — взрывоопасную «Коммуну». Иногда его просили почитать: интересовались, что там сейчас в России? До киргизских-то степей вести доходят не скоро.

Как правило, читая вслух заметку в «Коммуне», Мишка не пропускал покаянных писем серовцев. Как правило. Но не всегда. Чем ближе продвигались они с Байжаном на юг, в места, где рыскали отряды Атаманской дивизии, тем бдительнее им проходилось быть.

А до Тополей, до Горской и Красноярской — станиц, куда, по слухам, отошли выбитые из Гурьева банды Серова, было еще ой-ой-ой как далеко. Оставалась почти треть пути, верст полтораста, не меньше, и Мишкино терпение было на пределе…

Дорогонько могла обойтись Глебу Ильину попытка вовлечь полк в розыск распространителей чекистских листовок. Утром у столба на коновязи собралась толпа. Сначала немноголюдная, но, подобно луже на пути дождевого ручейка, не рассасывалась она долго. Одни отходили, другие подходили. Читать плакат, как правило, принимались вслух, но после первых же фраз приглушали голос, потом лишь беззвучно шевелили губами. Поскольку же неграмотных было большинство, приглушенное бормотание двух-трех грамотеев слышалось в толпе все время. Каждому, напрягая слух, в рот смотрели, по крайней мере, пятеро. Подходили и местные казаки. Читали и, не комментируя, шли домой.

Паломничество конников Мазановского полка, а затем, чуть позже, и всех других частей Атаманской дивизии, квартировавших в разных концах станицы, продолжалось почти до полудня. Конец ему положил Иван Скворцов, ординарец и односельчанин Василия Серова. Лихо осадив коня рядом со столбом, он крикнул: «Комдив приказал доставить ему лично!» — и принялся, не покидая седла, отдирать доску от столба. Те, кто не успел дочитать, недовольные и разочарованные, некоторое время потоптались, покурили и разошлись.

Так что в общем-то особого шума у столба с плакатом не было. Зато велик был он в штабе, куда Скворцов привез доску с листовками.

Василий Серов, нарядный, в своих любимых красных галифе и английском френче, расхаживал по просторной горнице вокруг брошенного на полу плаката и орал так, что на полках позвякивали стаканы:

— Найти! Спросить со всей строгостью! Кто разрешил, так вас перетак?! Чья идея? Твоих кадров, Долматов, да-да! Небось, Матцев, дурья голова, расстарался?!

Никого из членов следственной комиссии в этот момент в помещении штаба дивизии не было. Вся пятерка уже была в седле — расспрашивала серовцев, а также местных мужиков и казаков из ближайших домов, вызнавая, не видал ли кто, когда и как появился на столбе злополучный плакат.

Комдив, наконец, поутих и в компании с Буржаковским и Долматовым занялся чаем. Творение Ильина поставили на лавку лицевой стороной к стене. Когда дверь в горницу отворилась и на пороге появился сам автор произведения, вызвавшего столь бурное недовольство командования, Серов вопросительно уставился на него: чего, мол, надо?

— Я услышал, что вы, Василий Алексеевич, грозите карами тому, что выставил эту штуку, — Глеб махнул рукой в сторону доски. — Расстреливайте, ваша власть. Моя работа.

— Что-о? — Серов дернулся, обжегся плеснувшимся чаем и в ярости швырнул блюдце под стол. — Говорить будешь в следственной комиссии, — уже спокойней продолжал он и, подув на пальцы, помахал ими возле уха.

Долматов и Буржаковский переглянулись и промолчали. Пожатием плеч Глеб выразил свое отношение к словам командующего.

— Что?! — крикнул Серов, чуть бледнея. — Что плечиками-то жмешь? Дураки здесь неграмотные, да?

— Товарищ комдив, — негромко, но твердо сказал Глеб и по-военному вытянулся. — Разрешите узнать, в чем моя вина?

— В чем вина? — Серов сощурил карие глаза. — А в том, голубь, что ты всю дивизию оповестил об чекистской амнистии. Последняя собака и та только про это и брешет. Ты что, дивизию разложить решил, подлец? — опять закипая, Серов потянул было из кобуры маузер, но — бросил. Схватил чашку, прихлебнул, скривился: горячо: — Ну, говори же!

— Хорошо. — Глеб на мгновение задумался. — Вы уверены, что в дивизии о листовках мало кто знал? Я не уверен. Это был секрет Полишинеля, не больше.

— Чего-о? — с подозрением переспросил Серов.

— А! Это так говорят. Ну, другими словами, секрет клоуна Петрушки из балагана. То, о чем даже бабы языки чешут. О листовках знали в дивизии многие, потому что они все появлялись и появлялись… Откуда? Мы трое, с Матцевым и Буровым, нащупывали большевистских агентов — мы трое, повторяю. Теперь их будут искать сотни наших бойцов, которые…

— Брось! — крикнул Серов. — Они будут искать листовки, чтобы сдаться.

— И таких окажется немало, согласен. Но нам с вами, Василий Алексеевич, будет достаточно, если хоть один-единственный верный Серову человек наткнется на распространителя заразы. Вы что, думаете, в Атаманской дивизии не осталось преданных вам людей? Напрасно, комдив. Мне, пропагандисту, приходится чаще толковать с народом. Скажу честно: если б вам не верили, если б вас не любили, Атаманской дивизии давно бы уже не было. Авторитет полководца — знамя его армии. В русской военной истории много примеров…

— Ладно, кончай! — Лицо Серова чуть порозовело и даже похорошело. Все потому, что исчезла гримаса раздражения. Теперь за столом сидел строгий, решительный и чуть недоступный командир крупного воинского соединения.

— Что скажешь, Федор? — не повернув головы, спросил Серов.

— Шут его знает… — Долматов прокашлялся. — Правда в его словах есть, найти того гада нам теперь будет проще. Но вот… — он почесал тяжелой лапищей затылок, — больно уж трепотни много среди бойцов…

— Разрешите? — подал голос начштаба. — Хорошо бы пустить слух, что сдавшихся в ЧК без суда сажают в кутузку и стреляют. — Надо будет — найдем свидетелей.

— Хватит, — устало сказал Серов. — Вот и думайте… пропагандисты вшивые.

Грохнула входная дверь. Раскрасневшийся Матцев, войдя, снял кубанку, тряхнул вспотевшей головой.

— К вечеру, Василий Алексеевич, найдем, — заявил он так уверенно, что Серов, Долматов, Буржаковский — все, кроме Глеба, рассмеялись. Не слишком, правда, весело, но рассмеялись. Очень уж глупым выглядело это явление Матцева народу.

— К вечеру? — с насмешкой переспросил Серов. — Ну, спасибочко… Все, будет с вас! Иди, Матцев. И ты… — он махнул Глебу на дверь. — А то у нас еще и чай, и разговоры свои…

Так тогда же, в начале декабря, и закончилась история с плакатом. Всем командирам полков и эскадронов, а также пропагандистам реввоенсовета было приказано провести разъяснительную работу с личным составом. Всех предупредили, что за обнаружение позорных листков о сдаче всякого ждет суровая кара. Все едино — будь он командир или рядовой. Правда, РВС решил пока не уточнять степень наказания. Расстрелом грозить не решались, а ведь ничего другого и не придумаешь. Не сечь же, не в «холодную» же сажать.

Через несколько дней, однако, страсти вокруг листовок поулеглись. Не до того было. Атаманская дивизия Серова снялась с места и в походном строю двинулась на юг — штурмовать торговый город Гурьев. Там, на берегу Каспия, намечено было зазимовать: городские укрепления считались достаточно мощными. К тому же — о чем наверняка подумывала верхушка банды — шанс захвата пароходов и баркасов сулил, на