вперед. Быстрая, стремительная маленькая шхуна из Уинчелси неслась, со свистом разрезая волны, словно быстрокрылый сокол на ветру, преследующий тяжело машущую крыльями неповоротливую утку. Еще полчаса назад «Дева» казалась всего лишь далеким парусом. Теперь же англичане видели весь черный корпус, а вскоре разглядели и форму ее парусов, и обводы фальшборта. На палубе была добрая дюжина человек, сверкавшее тут и там оружие говорило, что они готовятся дать отпор. Стал собирать свои силы и Кок Бэддинг.

Команда его состояла из семи человек: это были суровые отважные моряки, не раз стоявшие за его плечами в разных схватках. Они были вооружены короткими мечами; у самого же Кока Бэддинга было особое оружие — двадцатифутовый кузнечный молот, память о котором — а называли его «Кувалда Бэддинга» — до сих пор жива в Пяти портах. Кроме моряков были еще пылкий Найджел, унылый Эйлвард, Черный Саймон, испытанный боец на мечах, и три лучника: Бэддлзмир, Мастерс и Дайкон из Рая — все ветераны французских войн. Силы на обоих судах были примерно равны; но когда Бэддинг взглянул на суровые отважные лица людей, ждущих его команды, он почувствовал, что опасаться за исход стычки нечего.

Однако, посмотрев вокруг, он увидел, что его планам грозит нечто более страшное, чем сопротивление врага: ветер, который стал к тому времени слабее и прерывистое, вдруг совсем затих и паруса у них над головой беспомощно повисли. Вдоль горизонта лежала полоса спокойной воды, волны, только что вздымавшиеся вокруг шхуны, улеглись, и теперь во все стороны простиралась гладкая, выпуклая, маслянистая поверхность, на которой покачивались оба суденышка. Огромный утлегарь «Мэри Роуз» раскачивался и скрипел при каждом наклоне, а высокий узкий нос то устремлялся вверх, к небу, то зарывался в воду, вырывая из груди несчастного Эйлварда все новые стоны. Напрасно Кок Бэддинг натягивал паруса, пытаясь поймать малейшее дуновение ветра, на мгновение покрывавшего рябью гладкую поверхность моря. Француз был не менее искусным мореходом, и у него утлегарь тоже описывал круги при каждом легком порыве дувшего с кормы ветерка.

Наконец замерли и эти судорожные вздохи, и над остекленевшей хлябью нависло безоблачное небо. За мысом Данджнесс солнце уже склонилось к самому горизонту, и на западе весь небосвод пылал в закатных лучах, сливших море и небо в один сияющий огненный поток. Казалось, огромный вал расплавленного золота накатывается на пролив из лежащего позади океана. И посреди этой красоты и великолепия мирной природы покачивались две крошечные черные точки, одна с белыми, другая с алыми парусами; они были ничтожно малы на сияющих необъятных водных просторах, но несли в себе все тревоги и страсти бесконечной жизни.

Опытный глаз бывалого моряка увидел, что ожидать ветра до наступления ночи совершенно бесполезно. Он посмотрел на суденышко французов, лежавшее от них не более чем в четверти мили, и погрозил волосатым кулаком в сторону голов, пяливших на него глаза из-за кормы шлюпа. Кто-то из вражеской команды в насмешку помахал белым платком, и Кок Бэддинг с досады выругался.

— Клянусь святым Леонардом, — прорычал он, — я еще поглажу ей борт! Спускайте ялик, ребята! Двое — на весла! Крепи линь к мачте, Уилл! В лодку, Хью, а я за тобой. Если хорошенько потрудимся, мы еще нагоним их до ночи.

Маленький ялик быстро спустили за борт, и свободный конец каната привязали к последней банке. Кок Бэддинг и его товарищи гребли изо всех сил, словно пытались сломать весла, и шхуна медленно пошла вперед по волнам. Но тут же ялик побольше был спущен с борта француза, и за весла уселось не меньше четырех человек. За то время, что «Мэри Роуз» продвигалась на ярд, француз проходил два. Кок Бэддинг снова пришел в неистовство и снова потряс кулаком.

Потом вскарабкался на борт, лицо его покрылось потом и потемнело от ярости.

— Проклятье! Они берут верх! Я ничего не могу поделать. Пропали бумаги сэра Джона. Вот-вот стемнеет, а что делать — не знаю.

Пока происходили эти события, Найджел стоял, опершись о фальшборт, внимательно следя за тем, что делали моряки, и по очереди молясь то св. Павлу, то св. Георгию, то св. Фоме, чтобы те послали им ветер в корму и они смогли бы догнать врага. Он ничего не говорил, только сердце гулко стучало у него в груди. Дух его преодолел все неудобства плаванья: он был так поглощен своей задачей, что совсем не замечал качки, уложившей Эйлварда пластом на палубу. Он ни разу не усомнился в том, что Кок Бэддинг так или иначе достигнет своей цели, но, когда услышал его слова, исполненные отчаянья, одним движением оторвался от фальшборта и предстал перед моряком. Лицо его пылало, душа горела огнем.

— Клянусь святым Павлом, шкипер, — вскричал он, — бесчестье навеки падет на наши головы, если мы не сумеем ничего сделать! Давайте совершим нынче ночью кое-что на этих водах, или никогда больше не видать нам земли. Ведь о лучшей возможности завоевать почести нельзя и мечтать!

— С вашего позволения, юный сэр, вы говорите, как глупец, — ответил суровый моряк. — Вы и другие, подобные вам, оказавшись на воде, ведете себя как дети. Разве вы не видите, что нет ветра, и что француз верпует свой шлюп еще быстрее нас? Что же тут делать?

Найджел указал на ялик за кормой.

— Давайте пойдем на нем, — сказал он, — и либо возьмем их шлюп, либо примем достойную смерть.

Его смелые, пылкие слова нашли отклик в отважных и суровых сердцах людей на палубе. И лучники и моряки громко закричали. Даже Эйлвард поднялся и сел, и на его зеленом лице появилась слабая улыбка.

Но Кок Бэддинг покачал головой.

— Не было еще человека, который повел бы других туда, куда мне не пойти. Но эта затея, клянусь святым Леонардом, чистое безумие. Я поступил бы как последний дурак, рискни я сейчас людьми и судном. Смотрите, юный господин: ялик может взять всего пять человек, да и то осядет по самые борта. А там их четырнадцать, и вам придется лезть на борт с лодки. У вас нет ни одного шанса. Лодку просто оттолкнут, и вы окажетесь в воде — вот и все. Клянусь, я не пущу на это дурацкое дело ни одного человека.

— Тогда, господин Бэддинг, мне придется одолжить у вас ялик. Клянусь святым Павлом, я не допущу, чтобы бумаги доброго лорда Чандоса пропали так просто. Если никто из ваших людей не пойдет со мной, я справлюсь один!

При этих словах моряк было улыбнулся, но улыбка тотчас пропала, когда все увидели, что Найджел с окаменевшим лицом и застывшим взглядом подтягивает ялик за канат к кормовому подзору. Стало ясно, что он и в самом деле готов осуществить свой план. В это же время Эйлвард с трудом оторвал грузное тело от палубы, оперся о фальшборт и тут же заковылял на корму к своему господину.

— Вот кто пойдет с вами, — сказал он, — иначе как я покажусь потом тилфордским девчонкам? Пошли, лучники, пусть эти соленые сельди остаются в бочонке с рассолом. А мы попытаем удачи в море.

Три лучника тут же выстроились рядом с товарищем. Это были загорелые бородачи, малорослые, как и большинство англичан тех дней, но сильные, отважные и отлично владевшие оружием. Каждый быстро вытащил тетиву из непромокаемого чехла, согнул в огромную дугу боевой лук и закрепил тетиву.

— Мы готовы, сэр, — сказали они, подтягивая пояса с мечами.

Но Кока Бэддинга тоже заразила жажда боя, и он отбросил одолевавшие его страхи и сомнения. Видеть бой и не принять в нем участие было выше его сил.

— Ладно, будь по-вашему, воскликнул он, — и да поможет нам святой Леонард! Не видывал я таких безумных затей, а все же попробовать стоит. Только если пойти на это, давайте уж я буду командовать: ведь вы, юный сэр, понимаете в лодках не больше, чем я в боевых конях. Ялик берет пять человек, и ни одним больше. Кто на нем пойдет?

Но все уже загорелись, и никто не хотел оставаться на шхуне.

Бэддинг подобрал свой молот.

— Иду я и вы, юный сэр, раз уж этот план пришел вам в голову. Потом Черный Саймон — лучший меч в Пяти портах. Двое лучников могут грести, и, быть может, им удастся снять двух-трех французов прежде, чем мы начнем бой. Хью Бэддлзмир и ты, Дайкон из Рая — в лодку!

— Как? — крикнул Эйлвард. — А я, что, останусь? Я, слуга сквайра? Худо придется лучнику, что станет между мной и этой лодкой.

— Слушай, Эйлвард, — сказал Найджел, — я приказываю тебе остаться, ведь ты совсем болен.