— Ну-ну, девочка, — ответил мэр, гладя богатую темную шевелюру девушки, — работник должен работать до тех пор, пока не прозвонит час успокоения. Это, господа, моя внучка, Руфь. В ней — все мое потомство, и она свет моей старости. Вся роща вырублена, остался только старый дуб да вот эта молодая сосенка. Слушай, девочка, эти кавалеры издалека прибыли для того, чтобы послужить делу. Они сделали мне честь, согласились разделить с нами нашу скромную трапезу.

— Добро пожаловать, господа. Вы пришли как раз вовремя. Домочадцы собрались, и обед готов, — произнесла девушка, взглядывая на нас и ласково улыбаясь. Это была улыбка доброй, любящей сестры.

— Ну, вы тут готовы, а мы еще более готовы! — воскликнул весело старый гражданин. — Веди-ка гостей и сажай их на места, а я пойду в свою комнату, сниму эту парадную одежду. Сперва надо освободиться от меховой пелерины и золотой цепи, а потом и за трапезу.

Мы последовали за нашей прекрасной проводницей и очутились в большой комнате с высоким потолком. Стены были покрыты дубовыми панелями и обвешаны коврами. Пол был штучный, по французской моде, и устлан звериными шкурами и коврами. В конце комнаты стоял громадный мраморный камин, по размерам в целую комнату. Над камином были набиты крюки, по всей вероятности, для того, чтобы вешать и ставить оружие. У богатых купцов Англии было обыкновение держать при себе очень много оружия, которым они вооружали в случае надобности своих учеников и мастеров. Но теперь оружия в комнате не было. Теперь куча пик и алебард в углу напоминала отом, что страна переживает смутное время.

Посреди комнаты стоял длинный и тяжелый стол. за которым сидело тридцать-сорок человек народа, большей частью мужчины. Когда мы вошли, все эти люди, впрочем, стояли. В дальнем углу стоял человек с очень важным выражением лица и читал бесконечную предобеденную молитву, сочиненную им самим. Начиналась молитва благодарением за ниспослание пищи, продолжалась рассуждением о церкви и государстве и заканчивалась молением о ниспослании помощи «Израилю» в его борьбе с тиранией. Мы остановились у дверей и, сняв шапки, стали ожидать окончания молитвословия, наблюдая всех этих людей. Нам было легко к ним присматриваться именно теперь, когда они стояли, опустив очи вниз, и погружены были в свои мысли.

Здесь были люди разных возрастов; и старики с седыми бородами, и безусые юноши, но у всех у них были торжественные лица. Одеты они были в простые одежды темного цвета. Некоторое разнообразие этой монотонной темноте придавали лишь белые широкие воротники. Темные камзолы и куртки плотно охватывали талии, башмаки из испанской кожи были лишены всяких украшений и завязаны темными лентами. Носки на башмаках были некрасивые, четырехугольные. Большинство имело кожаные портупеи, но сабель не было видно. Оружие вместе с широкими фетровыми шляпами и черными плащами было положено на скамьи вдоль стен. Пресвитериане стояли, молитвенно сложив руки и склонив головы; они слушали длинную молитву и изредка испускали стоны и восклицания, показывая этим одобрения чтеца.

Наконец бесконечная молитва кончилась, и все общество, молчаливо усевшись на места, приступило безо всякого отлагательства и церемоний к еде. На столе аппетитно дымились горячие блюда. Наша юная хозяйка привела нас к концу стола, где стояло высокое резное кресло с черной подушкой. Это было председательское место хозяина дома. Сама мистрис Таймвель села направо, сэр Гервасий сел с ней рядом. Почетное место налево от хозяина было предоставлено Саксону, я сел рядом, а со мной с другой стороны поместился Локарби. Я заметил, что глаза Рувима были устремлены на пуританскую девушку. Внешность ее поразила моего товарища, и он продолжал глядеть на нее с нескрываемым восхищением.

Стол был не особенно широк, так что, несмотря на стук ножей и тарелок и разговоры гостей, мы могли, не возвышая голоса, беседовать с сидящими против нас.

— Все это домочадцы моего отца, — произнесла мистрис Таймвель, обращаясь к Саксону, — здесь нет ни одного человека, который не состоял бы у него на службе; у него большое шерстяное дело, и он держит много учеников. Мы каждый день садимся за обед в количестве сорока человек.

— Хороший обед! — ответил Саксон, оглядывая стол. — Семга, мясо, телятина, баранина, пироги — чего человеку еще желать? Да и хорошего домашнего пива много, есть чем запить все эти блюда. Если почтенный мэстер Таймвель сумеет устроить таким же способом продовольствие армии, я провозглашу его гением. В лагере таких лакомств не найдешь. Там вы благодарите Бога, если вам дадут стакан грязной воды и кусок завалявшегося мяса, кое-как изжаренного.

— Но вера дороже всех яств, не правда ли? — произнесла пуританская девушка. — Всевышний пропитает своих воинов. Вспомните, как были питаемы в пустыне пророки Илия и Агар.

— Верно, верно! — подтвердил сидевший рядом с сэром Гервасием загорелый юноша. — Господь попечется о нас. Из скал он извлечет для нас воду и пошлет нам манну в пустыню и жирных перепелов.

— Верю, верю, юный сэр! — ответил Саксон. — Но тем не менее мы должны позаботиться и об устройстве хорошего продовольственного обоза. Надлежит иметь достаточное количество повозок и при каждой из них присмотрщика, как это делается в Германии. Это дело важное, и на случай рассчитывать нельзя.

Хорошенькая пуританка удивленно взглянула на Саксона. В его словах она усмотрела недостаток веры в Промысел и, кажется, хотела возразить. Но в эту самую минуту в комнату вошел ее отец. Все встали и кланялись, по мере того как мэр проходил мимо, пробираясь к своему месту.

— Садитесь, садитесь, друзья! — сказал он, махая рукой. — Мы простые люди, полковник Саксон, соблюдаем старый и похвальный обычай почтения к старшим. Надеюсь, Руфь, что ты позаботилась как следует о наших гостях?

Все мы заявили, что большего внимания и гостеприимства представить себе не можем.

— Прекрасно, прекрасно! — произнес бодрый старик. — Но я вижу, что ваши тарелки и стаканы пусты. Виллиам, позаботься о гостях. Кто ест хорошо, тот и сражается как следует. Я всегда это замечал. Скажу хоть об учениках. У меня такая примета даже сложилась. Раз я заметил, что какой-нибудь ученик плохо ест, так уж наперед знаю, что от него никакого толка в работе не будет. Пища необходима для поддержания телесной силы. Виллиам, отрежте-ка ломтик от этого куска говядины. А что касается этой битвы при Обер- Грауштоке, полковник, я хотел бы знать, какую же роль сыграл кавалерийский полк Пондура? Ведь вы, как я понял, служили в этом полку?

Мэр затронул тему, которая представляла для Саксона чрезвычайно большой интерес, и скоро оба начали оживленную беседу. Стефен Таймвель рассказывал различные вещи о битвах при Раундвэ-Даун и Марстоне, а Саксон называл разные более или менее неудобопроизносимые города в Штирийских Альпах и по берегам Дуная. В своей молодости мэр командовал сперва конной ротой, а затем полком и участвовал во всех парламентских войнах, начиная с Чальгрова и кончая последней битвой у Ворчестера. Его военный опыт был далеко не так разнообразен, как у Саксона, но то, что он знал, он знал твердо. В общих положениях собеседники сходились, и споры их вращались вокруг частностей; спорили они ожесточенно, перестреливаясь непонятным для простых смертных военным жаргоном. Сперва мы внимали речам о палисадах и эстакадах, затем пошли сравнения между легкой и тяжелой кавалерией и разбор относительных достоинств улан, мушкетеров, ландскнехтов, лигеров и т. п. Мы прямо остолбенели от сыпавшихся на нас целыми кучами непонятных слов. Наконец заговорили об укреплениях. Мэр, чтобы доказать справедливость своего мнения, построил крепость из вилок и ножей. Саксон же со своей стороны немедленно предпринял осаду крепости; настроив из кусков хлеба множество траверсов и прикрытий, он быстро приблизился к крепости мэра. Спор возгорелся с новой силой.

Пока старшие предавались этому дружественному состязанию, сэр Гервасий Джером и Руфь беседовали на другом конце стола. Редко я видывал, дети мои, таких красивых женщин, как эта пуританская девушка. Что это было за чудное личико! В нем светилась скромность и девственность. Видно было сразу, что прекрасное тело скрывает в себе не менее прекрасную душу. Эта душа светилась в чистом взоре ее очей. Ее темные волосы были зачесаны назад и открывали большой белый лоб. Брови были дугой, а глаза большие, голубые, задумчивые. В фигуре девушки было что-то нежное, голубиное. Форма рта и развитой подбородок показывали, однако, что у этой красотки есть характер и что и в настоящее смутное и опасное время она покажет себя достойной своих круглоголовых предков, пуритан. Эта хорошенькая и нежная внучка мэра — я сразу понял — не спасует ни перед чем. Она сумеет показать себя и там, где бы оробела иная болтливая и энергичная, на первый взгляд, женщина.

Я забавлялся, видя, как сэр Гервасий старается занимать свою соседку. Баронет и девушка жили в двух разных мирах, и сэру Гервасию пришлось делать невероятные усилия для того, чтобы вести разговор