– Его?! Ну да, я сама думала, что тебе это нужно…

– Да, и еще нужно знать, как он относится к Моисееву. Может, он какой-то не такой…

– Кажется, я тебя поняла… Зачем тебе это?

– Ну, ходят слухи… Пока только слухи, толком пока ничего не ясно. Но я обязательно найду его… фотографию. И твою тоже хочу поскорее найти…

– Сначала его.

– Думаешь, нужно?

– Мне бы не хотелось, но, боюсь, выхода нет. Со всех сторон окружили… Ты даже не представляешь, как все плохо… – Аврора вдруг всхлипнула, и у Ролана перехватило дыхание. – Я его ненавижу. Помнишь море, помнишь, как ты спас от волны моего сына? Так вот они снова на берегу, оба. Их снова может унести в море, в любой момент. Ты меня понимаешь?

Аврора понимала, что их могут прослушать, поэтому старалась не называть вещи своими именами, но Ролан все понял. Ее дети в опасности, и только он может их спасти. Если убьет Корчакова.

– Это он во всем виноват. Ты даже не представляешь, какая он мразь! – почти рыдала она.

– Я что-нибудь придумаю, я обязательно что-нибудь придумаю… Я тебя люблю.

Ролан, как мог, утешал Аврору – теплыми словами, горячими обещаниями. Она успокоилась и выслала ему фотографию Корчакова.

Телефон был дорогой, с хорошим разрешением, но качество снимка оставляло желать лучшего. Впрочем, Ролану это не помешало получить представление о своем враге.

Корчаков обладал крупной головой: широкая лысина, черные курчавые волосы по бокам, бакенбарды – видимо, для того, чтобы компенсировать отсутствие шевелюры. Крепкий высокий лоб, прямые горизонтальные надбровья… Глаза, казалось, были скрыты под ними чуть ли не наполовину. Переносица такая же широкая, как и ноздри, щеки с резкими перепадами, образующими носогубный треугольник. Непонятно, насколько морщинистый у него лоб, какой рыхлости кожа, но Корчакова можно было узнать и без этого. И внешность у него выразительная, и жесткость характера в ней четко просматривалась. Суровая, но вместе с тем капризная жесткость. При всей своей целеустремленности Корчаков был эмоциональным, импульсивным человеком. Прагматизм ему не чужд, но за обиду он мог мстить, не считаясь с потерями. Что, собственно, сейчас и делал. Пришло время взяться за Аврору, и он нанес удар; и не важно, что тюрьма связывала ему руки… Что ж, нужно сделать так, чтобы ему связали еще и ноги. Перед тем, как уложить в гроб.

Аврора выслала пару своих фотографий, Ролан любовался ими, пока не появился надзиратель. Прежде чем передать ему телефон, он стер все снимки, а также номер телефона, по которому звонил.

– Скажи, тебе хорошо заплатили? – спросил Ролан.

– Не жалуюсь. – Контролер скосил в сторону глаза.

– Сотрудничество продолжается?

– Да. Только я не знал, как передать тебе телефон. Пока ты сам не попал сюда. Через два дня у меня снова смена…

– Предлагаешь мне здесь тебя ждать?

– У тебя пятнадцать суток…

– Скажи, а если есть деньги, можно облегчить режим?

– Ну, если много денег… Только это не от меня зависит, – глядя в щель между стеной и дверью, прошептал надзиратель.

– От Храпова?

– Ну, вроде того.

– Может, у вас вип-камеры есть?

– Есть… В санчасти.

Ролан едва сдержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Ну, конечно, как он сам не догадался? У лагерных смотрящих самое любимое место – лазарет. Там для них и палата отдельная, и уход, и диета. И приятное лекарство строгой отчетности можно раздобыть. Не везде так, но как правило… В том лагере, где Ролан мотал срок в первый раз, смотрящий даже медсестру потряхивал…

– Если очень дорого, я не потяну. А в санчасть мне надо. У меня отравление, днище выбивает…

– Да, мне говорили, что с тебя льет.

– Я так понял, тебе не только телефон передали, – усмехнулся Ролан. – Ну, чисто для меня.

– Э-э, да, – жалобно вздохнул контролер. – Но все не отдам. Санчасть чего-то стоит…

Ролан не догадался выяснить, сколько именно денег посредник взял для него, и Аврора упустила этот момент. Но, судя по тому, что на руки он получил десять тысяч двумя оранжевыми бумажками, сумма ему полагалась немалая, остальная часть которой осталась на совести контролера.

Ролан чувствовал себя неважно, голова кружилась, перед глазами все плыло, к горлу то и дело подступала тошнота, под копчиком – предательская слабость. Но все-таки он был не настолько плох, чтобы реальность погрузилась в сумерки. Тогда почему в глазах галлюцинация? Почему в кабинете врача его принимает Изольда Германовна? Ведь это же тюремный лазарет, к следственному изолятору он не относится.

Изольда тоже с удивлением смотрела на него и с язвительно-добродушной иронией щурила глаза. Так встречают старого знакомого, вспомнить о котором и забавно, и приятно.

– Тихонов, ты тоже к нам перевелся? – спросила она.

Тоже?.. Ролан вспомнил, что Изольда не вышла на свою последнюю для него смену. В общем-то, ему было все равно, вопросом, почему она пропала, он не задавался. Зато сейчас все встало на свои места. Оказывается, она перевелась на новое место службы. И, видимо, оно того стоило.

В санчасти следственного изолятора был сделан ремонт, но скромный по сравнению с тем, что Ролан видел здесь. Стены были отделаны такими же панелями, как приемная Храпова, на полу – отменного качества кафель, в кабинете врача – подвесной потолок, палаты закрытые, двери в них железные, решетчатых перегородок в коридорах по минимуму. И главное, здесь не было зловредного Карнауха.

– Да. За заслуги перед отечеством.

Ролан уже получил урок и теперь знал, как обращаться с Изольдой, чтобы не накликать беду на свою голову. Поэтому он заигрывающе сощурился, глядя на нее.

– И где же ты успел отличиться?

– В секретной лаборатории. Изучал воздействие паров хлора на человеческий организм. На себе изучал.

– И что?

– Ну, мужская функция не пострадала, но в остальном полный мрак. И тошнит, и бурлит… Короче, интоксикация кладет на лопатки.

– Ну да, выглядишь ты неважно.

Она подняла его веко, осмотрела глазное яблоко, попросила показать язык. Возможно, на этом осмотр и закончится. Не станет она брать анализ крови, мочи и прочих жидких масс.

– Да вы не переживайте, организм сильный, на одной ноге вынесет…

– Почему на одной ноге? – с игривым подозрением повела бровью женщина.

– Я же говорю, мужская функция не пострадала. На том и стоим…

– Это ты о чем? – сдерживая шальную смешинку, спросила она.

– О том, что сидеть больно.

– Ты к нам из карцера поступил, я правильно поняла?

– Из секретной лаборатории.

– Воздействие паров хлора, говоришь? – нахмурила она брови, адресуя свой символический гнев садистам в погонах.

– Да я не жалуюсь. Организм жалуется, а я нет.

– Ну, с организмом мы разберемся.

– А с остальным я сам, ладно? А то вдруг вы еще решите за меня заступиться. Как будто я не мужик.

– Мужик! Перегудов три дня ходить не мог, – с искренним весельем в голосе сказала она, вспомнив