антагонизма сильного, но тявкались на трибуне. Может, и доходило до каких-то стычек, но они были локального характера. А вот чтобы у молодежи объединение было – это только с конца семидесятых.
Вражда между «Спартаком» и ЦСКА обрастала всевозможными мифами. Ходили даже слухи о якобы повешенных на собственных шарфах враждебными фанатами болельщиках ЦСКА или «Спартака». Но все это, скорее всего, только легенды – в фанатском движении этого не подтверждают.
Был такой «динамик» – Сашка «Тихон». Когда они ездили в Воскресенск, его пытались повесить на шарфе, сняли с него джинсы. Но случаев со смертельным исходом я что-то не припомню. Хотя слухов ходило море: там «мясных» повесили, там «коней» повесили.
Зато снимать шарфы – «розетки» или «розы» – с болельщиков враждебной команды было принято повсеместно. Такая практика появилась в начале 1980-х и продолжалась все десятилетие, а то и дольше. Нападение на враждебных фанатов с целью снятия шарфов обычно называли «акцией». Чаще всего «акционировали» перед матчем, и ясно, что добровольно шарфы почти никогда не отдавали, значит, происходила драка.
У нас «акции» были. Любой матч [ «Спартака»] – мы собирались и, как тогда было модно говорить, «шакалили» у метро, снимали «розетки». Каждая «розетка» стоила рублей пятнадцать – это «левая», а крутая, михневской вязки, стоила двадцать пять. «Четвертак» – это уже пол-аванса. Пару «розеток» сдолбил – и вот тебе уже полтинник. Был у нас Миша, и если мы ехали с ним на «акцию», я говорю: сильно не бей, а то потом шарф от крови не отмыть. Миша – у него удар такой, что если один раз ебнет, человек уже не встанет.
Считалось круче всего – снимать шарфы, шапки: кто больше собререт шарфов и шапок. Причем они потом продавались через подставных лиц в те же бригады – тем же «спартачам», «динамикам». Мне «спартаковцы» предлагали – вон, у «динамовцев» сняли «розы», тебе не нужны? Яговорю – нет, спасибо. Шарф стоил от трех до двадцати рублей. Это бизнес был. Три рубля – это в Советском Союзе были деньги.
Долгое время война между фанатами «Спартака» и ЦСКА шла практически «в одни ворота»: движение «спартачей» было опытнее и многочисленнее. Типичная ситуация начала конца 1970-х – начала 1980-х: «спартачи» приходят на стадион, когда там играет ЦСКА, и начинают выкрикивать всякие обидные для фанатов ЦСКА «кричалки».
Они своим появлением на трибуне бесили. Неважно, с кем мы играем – с «Таврией», с «Шинником» или вообще черт знает с кем. Они свои «заряды» пускали – не во славу «Спартака», а чтобы опозорить «коней». Но на «Таврии» [в 1981-м году] они своих пиздюлей получили. Менты даже не ожидали такого поворота событий – они стояли в проходах, а поверху, оказалось, никого нету. Они сидели под табло, на западе, а мы сидели левее, ближе к югу. И мы поверху прошли, прошли – и сверху прямо на них вышли. Как они побежали по трибуне! Это были первые такие отпоры мощные, пошла уже отдача. Если в семьдесят девятом – восьмидесятом мы все это хлебали ложками, безраздельная просто их власть была в городе, то в начале восемьдесят первого, в восемьдесят втором они уже начали получать, не говоря о восемьдесят третьем – восемьдесят четвертом, когда пошли драки по вокзалам.
24 июля 1981 года после матча «Спартак»—ЦСКА в Лужниках случился эпизод, который фанаты этих двух команд запомнили надолго. В летопись советского футбольного фанатизма он вошел как «Поезд смерти». Тогда милиция пыталась предотвратить столкновения между «армейцами» и «спартачами», задержав болельщиков ЦСКА на стадионе. Зато потом, когда их наконец эскортировали до метро «Спортивная», началось самое интересное.
Нас привели на «Спортивную», и я сам слышал, как менты говорят: «Хули их по разным вагонам рассаживать, забивай в один». Поезд подошел, в вагоне сидело немного народу. Менты зашли, сказали: освобождайте, переходите в другой вагон. И нас всех туда засадили. И потом на каждой станции метро толпа стоит. Мы сначала двери держали, страшно было открывать, потому что все прыгают на этот вагон. Потом рыпнулись на «Парке культуры» выходить, потом кто-то говорит: «Вы что, охуели? Это же переходная станция, нас там замесят просто – и все». И мы решили ехать по прямой до конца. И уже не держали двери, а открывали и расходились. И сколько-то их влетало в вагон – а много влезть и не могло. И менты их начинали отсекать. Кто залетел, тот залетел. Двери закрывались. Все, ребята, приехали. Там их могло залететь пятнадцать—двадцать человек в каждую дверь, нам этого было достаточно, чтобы все это дело утрамбовать. До следующей станции они сидели тихо, как кролики, на полу. И на следующей станции мы сначала этих выкидываем, потом следующих запускаем. На «Кировской» мы решили выйти. И нет бы дуракам подняться сразу, а мы стали в центре и что-то обсуждаем. Как их приехало… Мы наверх рванули по эскалаторам. Там уже такие были локальные [стычки]. Поймать-то нас они не поймали, сильной драки не было. Но локально мы отмахались.
В отношениях между «Спартаком» и ЦСКА все было понятно: смертная вражда. Но у фанатов других команд ситуация была не такой простой и однозначной. Так же непросто, как и отношения между жителями двух столиц вообще, развивались отношения между фанатами московских клубов и единственной ленинградской команды – «Зенит».
У ЦСКА до восемьдесят пятого года была дикая вражда с Питером, каждый выезд – это были драки. Все закончилось в восемьдесят пятом матчем Кубка Советского Союза на стадионе имени Кирова. Приехало сто пятьдесят человек лучшего на тот момент состава фанатов ЦСКА, и «зенитчики» были просто избиты все, везде и всюду, где их только можно было найти. Шла настоящая охота за ними в их же городе. К тому моменту «зенитовцы» довольно-таки сильно деградировали, потому что основа их политики была алкоголь и еще раз много алкоголя. После этого руководством фан-движения «Зенита» было принято решение помириться, пойти на компромисс, и этот мир держался до конца девяностых годов и закончился, когда уже невозможно было не воевать. У Питера появилось новое поколение, оно не хотело видеть своих вечно пьяных лидеров, хотело быть модным, дерущимся, как «Спартак».
Я еще помню, когда «мешки» (прозвище фанатов «Зенита», популярное в 1980-е годы; появилось после того, как были выпущены пластиковые пакеты с атрибутикой «Зенита». –
Мы до восьмидесятых дружили с Киевом, потому что нам было положено дружить с «динамовскими» группировками. С Минском у нас любовь продолжается до сих пор. С Киевом и Тбилиси нормальные отношения были, хотя вроде и разнонациональные. А потом была какая-то поездка в Киев, где хохлы сами спровоцировали конфликт, и с их «Динамо» дружбы не стало.
Со «Спартаком» [в восьмидесятые годы] была дружба. Это были первые, к кому наши приехали в восьмидесятом году, те их научили, что «кони» – это плохо, и они, хоть «коней» и не видели, стали так считать. На вокзале потом с ЦСКА дрались – в восемьдесят третьем, восемьдесят пятом, восемьдесят седьмом. Тридцать на тридцать – такого уровня. Вражда была, но не жесткая – не такая, как между «Спартаком» и ЦСКА.
У нас [в советские времена] была достаточно мирная и нейтральная «грядка». Трения были с ЦСКА. И с Вильнюсом. Но с Вильнюсом до той поры, пока там фан-движение не зародилось. Постоянно там на улице или даже на вокзале, у стадиона какие-то были траблы – толпа собирается, такие полугопники, и начинается: сначала словами, потом и камнями покидаются, бутылками, ну и до драк доходило. Потом там фанаты появились, стали сюда приезжать, здесь опиздюливались, а потом сами предложили: ребята,
