Пистолет держал в другой руке. Второй их догнал ближе ко второму этажу. Немного подождали, пока с улицы поможет гранатометчик. Дурковали-дурковали, но на РПК не поперли. Точно знали, куда идут. Гранатометчик влупил с крыши или с чердака особняка напротив. Они действительно играли... В войнушку. Самоуверенность. Наглость. Она-то их и подведет. Чувство силы и превосходства. Ненависть к жертвам. Ненависть за деньги? Или просто ненависть ко всем? Этот в замшевом пиджаке поторопился стрелять, но, возможно, все-таки зацепил одного. Его убили, когда высунулся. Точно — в лоб.

Мимо на носилках пронесли тело девушки, прикрытое полиэтиленом. Он узнал ее, но тугое облако уже осознанной беды не позволяло проткнуть сердце острой болью, залить мозг непролитыми горячими слезами, как это случилось в Сараево. Почему-то вдруг подумалось: у нас даже нет специальных мешков на молниях. Выносим тела убитых то под простынею, то, вот, под полиэтиленом. Словно манекен. Когда-то сквозь такую же пелену он рассматривал фотографию растерзанной Милицы, не в силах охватить разумом ни свершившееся, ни увиденное. Теперь — Наташа... Слепая ярость или затаилась, или растратилась тогда в Сараево. А, может, отец Николай тихой и убедительной речью своей заговорил ее, загнал в самую глубь, в самый темный омут души? Но от разрастающейся вокруг пустоты никуда нельзя было уйти. Она росла, набухала, распирала стены, и, казалось, пропахший гарью и смертью дом вот-вот лопнет по швам, пустота вырвется на волю и заполнит собой весь мир. И не будет уже ничего, кроме пустоты. В ней будут начинаться и кончаться дороги, в ней будут загораться окна пустых домов, и провода, сквозящие сквозь нее, будут гудеть заунывную ее песню. Наступит вечная осень, а пустота, заполнив собой все и вся, будет гулко дышать, шурша облетевшей листвой, прицеливаясь в беззащитную скорлупу неба, чтобы соединиться с той — пустотой космической, вечной и холодной.

— 3-з-з-вери! — прорезал, проткнул пустоту Степан. Он вложил в звук «з» все возможное количество ненависти, которое удалось поместить в полости рта и в легких. И это «з», как игла, нанизало на себя пустоту и слегка кольнуло Семена, который, точно сомнамбула, двигался за носилками.

Степан ухватил его за рукав, потянул в кабинет. Оттуда уже шагнул навстречу Дорохов:

— Твоя? — кивнул в сторону носилок.

— Его.

Дорохов опять с интересом посмотрел на Семена.

— Их было трое, — сказал ему зачем-то Семен.

— Здесь, в доме — да. — Подтвердил Дорохов. Подошел поближе к Степану и продолжил шепотом:

— У нее в руках была записка. Убийца увлекся, не заметил. Там шифр какой-то. Я, на всякий случай, переписал. Может, ты без шифровальщиков это прочтешь? — развернул лист на ладони.

— Конечно, прочту. Это номер счета дяди Коли, в банке Осинского.

— Осинский? — удивился Дорохов. — Тогда дело дрянь.

— Может, в Москве и дрянь, — вмешался Семен, — но пусть сунутся к нам. Посмотрим.

— А остальные цифры? — спросил сам у себя Степан.

— Может, даты? — взглянул Семен.

— Похоже, — согласился Дорохов.

Глава двенадцатая

ТОРСИОННЫЙ ГЕНЕРАТОР

1

Одноместная камера в России — это роскошь.

И даже то, что стены ее были покрашены в раздражающий глаза ядовито-зеленый цвет из фильмов ужасов, первоначально Майкла не смутило. Под потолком таким же ядовито-желтым светом тлела лампочка, одетая в мутноватый плафон, оправленный металлической решеткой. Обитые листовой сталью двери, нары, малюсенькая подушка с наволчкой в разводах от частой и недобросовестной стирки, затертое байковое одеялко и видавший виды матрас — определенно роскошь. Стены и все это сдавленное ими пространство словно впитали мысли и чувства прежних обитателей и теперь давили со всех сторон на мозг Кляйна, или, казалось, они пытаются произнести одну беззвучную букву, которая заменяет весь алфавит и одновременно вмещает в себе огромный сгусток печальной информации. Если есть в мире беззвучный стон, то именно здесь его можно услышать. Все это, тем не менее, казалось Майклу даже интересным, даже романтичным.