– Ну что, раз за рулем, то хоть морально меня поддержи, а?
Зам кивает головой. Самохин выпивает.
– Блядь, как мне все это надоело. Может, кинуть все на хуй, самому работать на дядю, а? А вот и нет. Хер вам!
Заходит медсестра Лидка.
– Что это такое? Водку – в палате? Хотите вылететь за нарушение режима?
– Какое нарушение? Знаешь, кто я такой? Игорь Петрович Самохин. Знаешь, сколько я для этой больницы сделал?
– Не надо мне тыкать, и не важно, что вы сделали. Никто здесь пьянки в отделении устраивать не будет. Понятно?
– Понятно. А теперь закрой дверь с той стороны.
– Сейчас я тебе закрою. Я милицию вызову.
– И вызывай. А я ждать не буду. Сам уйду, поняла? – Самохин поворачивается к заму. – Все, пошли отсюда. Отвезешь меня домой.
Лежу на кушетке в кабинете иглоукалывания, жду врача. Она приходит три раза в неделю из другой больницы. За перегородкой разговаривают медсестры.
– …а он еще и орет. Понимает ведь, на какую зарплату здесь люди работают, но все туда же.
– Уйти бы в нормальную поликлинику, чтоб хоть условия человеческие…
– Как ты уйдешь? Везде нужен блат, а раз нет блата, то будем здесь киснуть, и нет никому до нас дела.
Входит врач – еще не старая, с усталым лицом.
– Здравствуйте.
– Добрый вечер. Как самочувствие?
– Как обычно.
Она втыкает иголки мне в лоб, в переносицу, за уши. Это неприятно, но я уже привык.
Врач уходит за перегородку. Я лежу с открытыми глазами, смотрю на потолок.
На кровати Самохина – новый чувак. У него длинные волосы и серебряное кольцо в ухе. Он спрашивает:
– Слушай, а где здесь курят?
– В туалете.
– Пошли, подымим?
– Я не курю.
– Тогда просто постоишь, побазарим…
– Ну пошли.
– Пиво будешь?
– А у тебя есть?
– Ага.
Чувак достает из пакета две бутылки «московского», сует под пижаму.
Окно туалета приоткрыто. Над пятиэтажками висит солнце. Чувак открывает бутылки о подоконник, дает одну мне.
– Весна… Скоро вообще тепло будет.
– Ага.
– Мы не познакомились. Я – Иван.
– А я – Вова.
Мы жмем руки. Он достает пачку «беломора», закуривает.
– Где-нибудь учишься?
– В инязе. А ты?
– Не учусь и не работаю. Музыкой занимаюсь. У меня группа своя – «Дом правительства». Слышал?
– Не-а.
– Неудивительно. Мы – в глубоком андеграунде, концерты редко бывают.
– И что, ты больше ничем не занимаешься, только музыкой?
– Ну, кручусь иногда понемногу – жить надо на что-то… А чтобы там институт, профессия – мне это на фиг не надо. Поэтому и поступать никуда не стал. Для чего? Чтобы потому всю жизнь тянуть лямку? Всегда есть выбор: или ты живешь, или ты существуешь – копишь там на машину, на мебель или на новый телевизор. Это такое болото, что просто чума. Капитализм сам по себе говно, я им не восторгаюсь. Это – гнилая система, засасывает любого, кто не просек. Но им тоже можно пользоваться, и он мне помогает жить и играть музыку, которую я хочу играть…
– А как он тебе помогает?
– …Можно сказать, я играю рок. Хотя это слово такое – неправильное. Сейчас всякое говно называют роком.
– А что бы ты назвал роком?
– Прежде всего, панк. «Секс Пистолз» и прочие… «Дэд Кеннедис», например – классная банда. Слышал, когда-нибудь?
– Не-а.
– Зря. Очень рекомендую. Дал бы послушать, но у меня самого сейчас нет, все разобрали послушать.
Выхожу из трамвая. На остановке – новый киоск. Левая сторона витрины заставлена бутылками и жестяными банками. Видов десять водки, спирт «Royal», «Амаретто» в квадратных бутылках, пиво, кока-кола, фанта, пепси.
У второго подъезда пацан мучает девушку: поднял и держит, как будто собрался бросить в лужу. Она пищит и хохочет. У нее задралась куртка и юбка, видны трусы под колготками. Капает с крыш.
Смотрю на окна. На четвертом махает рукой Бородатый. Я махаю в ответ.
Поднимаюсь по лестнице. Бородатый приоткрывает дверь, высовывается.
– Привет, студент. Что это тебя не видно было?
– В больнице был.
– А что такое?
– Так, нервы.
– Такой молодой – и уже нервы. Водочкой надо лечиться. А доктора эти – уроды и суки, им только взятки носи. Я этим гондонам не верю.
Вытаскиваю из кармана ключ.
– А я тебе это хотел сказать – ну, чтобы ты там не удивлялся… Короче, Нинка умерла неделю назад. Завтра как раз будут девять дней делать. Напилась – и головой об табуретку. Об угол. И насмерть. В квартире теперь Сергей – племянник ейный. Сейчас его нет, а вообще надо тебе новую комнату искать. Как ты с ними будешь? Он, Людка и двое малых. Могу, кстати, помочь. У меня тетка живет на Кузьмы Чорнага, она раньше комнату сдавала. Может, и сейчас…
Открываю ключом дверь, захожу. Бросаю сумку на пол, прохожу в свою комнату. У батареи – детская кроватка, на полу – мокрые ползунки. Воняет сцулями.
Хлопает дверь, заходит чувак. Лет тридцать, коротко стриженный, в очках.
– Привет. Я Сергей.
Он сует мне руку.
– Привет.
– А ты, значит, Володя. Где был, в больнице? Мне тетка говорила – пухом ей земля. А что с тобой такое было?
– Нервы. Я перед больницей отдал ей деньги вперед. До конца марта.
– Ну, отдал, значит – живи. Никто этих денег не видел, ясный пень. Но я тебе верю, не буду тебя насчет этого допекать. Отдал – значит отдал. А вообще – ну, ты сам видишь. У меня жена, двое детей. Мы ж не будем все в одной комнате, правильно? Ну, если мы с тобой сдружимся за это время, то будешь жить. А так – нет. Чтоб без обид, ладно? Держи пять.
