лазеек, благодаря которым оно продолжает отнимать энергию у Оно. Таким путем осуществляется, например, также идентификация с сохранившимися или оставленными объектами. Привязанность к объектам исходит из инстинктивных притязаний Око. Я сначала их регистрирует. Но, идентифицируясь с объектом, оно предлагает себя Оно вместо объекта, желая направить либидо Оно на себя. Мы уже знаем, что в процессе жизни Я принимает в себя большое число остатков бывшей привязанности к объектам. В общем, Я должно проводить в жизнь намерения Оно, оно выполняет свою задачу, изыскивая обстоятельства, при которых эти намерения могут быть осуществлены наилучшим образом. Отношение Я к Оно можно сравнить с отношением наездника к своей лошади. Лошадь дает энергию для движения, наездник обладает преимуществом определять цель и направление движения сильного животного. Но между Я и Оно слишком часто имеет место далеко не идеальное взаимоотношение, когда наездник вынужден направлять скакуна туда, куда тому вздумается.

От одной части Оно Я отделилось благодаря сопротивлениям вытеснения. Но вытеснение не продолжается в Оно. Вытесненное сливается с остальным Оно.

Поговорка предостерегает от служения двум господам. Бедному Я еще тяжелее, оно служит трем строгим властелинам, стараясь привести их притязания и требования в согласие между собой. Эти притязания все время расходятся, часто кажутся несовместимыми: неудивительно, что Я часто не справляется со своей задачей. Тремя тиранами являются: внешний мир, Сверх Я и Оно. Если понаблюдать за усилиями Я, направленными на то, чтобы служить им одновременно, а точнее, подчиняться им одновременно, вряд ли мы станем сожалеть о том, что представили это Я в персонифицированном виде как некое существо. Оно чувствует себя стесненным с трех сторон, ему грозят три опасности, на которые оно, будучи в стесненном положении, реагирует появлением страха. Благодаря своему происхождению из опыта системы восприятия, оно призвано представлять требования внешнего мира, но оно хочет быть и верным слугой Око, пребывать с ним в согласии, предлагая ему себя в качестве объекта, привлекать его либидо на себя. В своем стремлении посредничать между Око и реальностью оно часто вынуждено одевать бессознательные (ubw) требования Око в свои предсознательные (vbw) рационализации, затушевывать конфликты Око с реальностью, с дипломатической неискренностью разыгрывать оглядку на реальность, даже если Око упорствует и не сдается. С другой стороны, за ним на каждом шагу наблюдает строгое Сверх Я, которое предписывает ему определенные нормы поведения, невзирая на трудности со стороны Око и внешнего мира, и наказывает его в случае непослушания напряженным чувством неполноценности и сознания вины. Так Я, движимое Око, стесненное Сверх Я, отталкиваемое реальностью, прилагает все усилия для выполнения своей экономической задачи установления гармонии между силами и влияниями, которые действуют в нем и на него, и мы понимаем, почему так часто не можем подавить восклицания: жизнь нелегка! Если Я вынуждено признать свою слабость, в нем возникает страх, реальный страх перед внешним миром, страх совести перед Сверх Я, невротический страх перед силой страстей в Оно.

Структурные соотношения психической личности, изложенные мною, я хотел бы представить в непритязательном рисунке, который я здесь прилагаю.

Здесь вы видите, что Сверх Я погружается в Оно, как наследник Эдипова комплекса оно имеет с ним интимные связи; оно дальше от системы восприятия, чем Я. Оно сообщается с внешним миром только через Я, по крайней мере на этой схеме. Сегодня, конечно, трудно сказать, насколько рисунок правилен: по крайней мере, в одном отношении это определенно не так. Пространство, которое занимает бессознательное Оно, должно быть несравненно больше, чем пространство Я или пред сознательного. Прошу вас, сделайте мысленно поправку.

А теперь в заключение этих безусловно утомительных и, возможно, не совсем ясных рассуждений еще одно предостережение! Разделяя личность на Я,

Сверх Я и Оно, вы, разумеется, не имеете в виду строгие границы наподобие тех, которые искусственно проведены в политической географии. Своеобразие психического мы изобразим не линейными контурами, как на рисунке или в примитивной живописи, а скорее расплывчатыми цветовыми пятнами, как у современных художников. После того как мы произвели разграничение, мы должны выделенное опять слить вместе. Не судите слишком строго о первой попытке сделать наглядным психическое, с таким трудом поддающееся пониманию. Весьма вероятно, что образование этих отдельных областей у различных лиц весьма вариабельно, возможно, что при функционировании они сами изменяются и временно регрессируют. Это, в частности, касается филогенетически последнего и самого интимного — дифференциации Я и Сверх Я. Несомненно, что нечто подобное вызывается психическим заболеванием. Можно хорошо представить себе также, что каким то мистическим практикам иногда удается опрокинуть нормальные отношения между этими отдельными областями, так что, например, восприятие может уловить соотношения Я и Оно, которые в иных случаях были ему недоступны. Можно спокойно усомниться в том, что на этом пути мы достигнем последней истины, от которой ждут всеобщего спасения, но мы все таки признаем, что терапевтические усилия психоанализа избрали себе аналогичную точку приложения. Ведь их цель — укрепить Я, сделать его более независимым от Сверх Я, расширить поле восприятия и перестроить его организацию так, чтобы оно могло освоить новые части Оно. Там, где было Оно, должно стать Я.

Это примерно такая же культурная работа, как осушение Зейдер Зе.

Уважаемые дамы и господа! Вы не удивитесь, услышав, что я намерен сообщить вам о том новом, что появилось в нашем понимании страха и основных влечений душевной жизни, не удивитесь также и тому, что ничего из этого нового не претендует на окончательное решение стоящих перед нами проблем. Я намеренно говорю здесь о понимании. Задачи, с которыми мы столкнулись, чрезвычайно трудны, но трудность состоит не в недостатке наблюдений; как раз наиболее часто встречающиеся и хорошо знакомые феномены и задают нам эти загадки; дело также не в умозрительных построениях, к которым они побуждают; умозрительная обработка в этой области мало принимается во внимание. Речь идет действительно о понимании, т. е. о том, чтобы ввести правильные абстрактные представления, применив которые к сырому материалу наблюдений, можно добиться порядка и ясности.

Страху я уже посвятил одну лекцию прошлого цикла, двадцать пятую. Коротко повторю ее содержание. Мы говорили, что страх — это состояние аффекта, т. е. объединение определенных ощущений ряда удовольствие — неудовольствие с соответствующими им иннервациями разрядки [напряжения] и их восприятием, а также, вероятно, и отражение определенного значимого события, запечатлевшегося наследственно и, следовательно, сравнимого с индивидуально приобретенным истерическим припадком. В качестве события, оставившего такой аффективный след, мы взяли процесс рождения, при котором свойственные страху воздействия на сердечную деятельность и дыхание были целесообразными. Таким образом, самый первый страх был токсическим. Затем мы исходили из различия между реальным страхом и невротическим, рассматривая первый как кажущуюся нам понятной реакцию на опасность, т. е. на ожидаемый ущерб извне, второй — как совершенно бесцельный и потому загадочный. При анализе реального страха мы свели его к состоянию повышенного сенсорного внимания и моторного напряжения, которые мы называем готовностью к страху (Angstbereitschaft). Из нее развивается реакция страха. В ней возможны два исхода. Или развитие страха, повторение старого травматического переживания ограничивается сигналом, тогда остальная реакция может приспособиться к новой опасной ситуации, выразиться в бегстве или защите, или же старое одержит верх, вся реакция исчерпается развитием страха, и тогда аффективное состояние парализует и станет для настоящего нецелесообразным.

Затем мы обратились к невротическому страху и сказали, что рассматриваем его в трех отношениях. Во первых, как свободную (frei flottierende) неопределенную боязливость, готовую на какое то время привязаться к любой появившейся возможности, как так называемый страх ожидания, например, при типичном неврозе страха. Во вторых, как страх, накрепко связанный с определенными содержаниями представлений в так называемых фобиях, в которых мы, правда, еще можем увидеть связь с внешней опасностью, но страх перед ней должны признать сильно преувеличенным. И наконец, в третьих, страх при истерии и других формах тяжелых неврозов, который или сопровождает симптомы, или наступает независимо, как приступ или более длительное состояние, но всегда без видимой обусловленности внешней