происходит «из дома Давида». Так что, если бы оказалось, что Иисус и на самом деле был потомком царя Давида, он не был бы белой вороной.

Выяснилось также, что мое изображение сцены распятия Иисуса, вероятно, требует одной немаловажной поправки. Когда я писал свою книгу, мне уже было ясно, что «евангелие по Марку представляет собой существенно переработанный древний рассказ». Однако из этого факта я тогда не сделал необходимых выводов. Между тем Марк изображает Иисуса как эдакого одинокого чудотворца. Его не понимает никто, даже собственные ученики, апостолы. По Марку (которому следует Матфей), даже на пути к смерти он одинок среди своего народа, всеми оставлен и ненавидим, а его ученики сбежали в момент ареста.

В самом конце его бранит и распятый вместе с ним разбойник, и, умирая, он уверен, что даже Бог его оставил.

Однако, сравнивая этот сильно стилизованный образ Марка с рассказом о распятии Иисуса у Луки, а также у Иоанна, нетрудно убедиться, что, хотя многие детали у Марка (а потому и у Матфея) можно считать историчными, в целом перспектива, в которой Марк видит события, создана его особенной точкой зрения. То, что Марку удается быть убедительным, можно увидеть на примере моей книги. Созданный им образ одинокого, оставленного всеми, идущего на смерть человека Иисуса, непонятого и поносимого людьми, так сильно меня увлек (а я, естественно, находился под влиянием современного экзистенциализма), что я, в общем, следовал ему, когда писал о распятии Иисуса. Более того, вымышленное немое одиночество Иисуса на судебном процессе я подкрепил в том же стиле цитатой из «Процесса» Кафки (см. главу «Смерть»)! Позднее я изменил свою точку зрения (см. мое исследование «Распятый и евреи» в сб. трудов: Flusser D. Entdeckungen im Neuen Testament. Bd. 1, Neukirchen, 1987, S. 197–209).

Хотя эта проблема и очень важна, я должен быть краток. По Марку, Иисус в момент своей смерти всеми покинут и всем ненавистен. Только обращенный язычник, римский центурион, объявляет себя его сторонником (Мк 15:39), да издали следят за ним женщины, которые и раньше за ним следовали (Мк 15:40–41). Рассказ Луки, напротив, менее теологичен и более историчен: Иисус идет на смерть в сопровождении своего народа. Такое сочувствие понятно. Ведь в течение всего времени, пока Иисус учил в Иерусалиме, массы были на его стороне, и первосвященники не осмеливались арестовать его на глазах у всех, так как «боялись народа» (Лк 20:19; Мк 12:12). Когда же римляне его распяли и на кресте повесили оскорбительную для евреев надпись, какие еще чувства мог испытать любой еврей при виде этой картины, кроме чувства горя и сострадания к мученику, жертве жестокости римлян?

Однако, усиливая мрачность своего образа, Марк (а за ним и Матфей) опускает плачущих женщин, сопровождавших Иисуса на его крестном пути, и потрясающие слова Иисуса, обращенные к жительницам Иерусалима (Лк 23:27–30). Другая картина у Луки, согласно которому за Иисусом к месту казни шла большая толпа евреев и среди них много женщин. По обыкновению того времени, шествие сопровождалось погребальным плачем, и Иисус со словами сердечного сочувствия обратился к рыдающим жительницам Иерусалима. А когда Иисуса распяли, «народ стоял и смотрел» (Лк 23:35). В третий раз толпа упоминается, когда Иисус умер: «И вся толпа, собравшаяся посмотреть на зрелище, увидев, что произошло, разошлась по домам, ударяя себя в грудь» (Лк 23:48).

Какая волнующая и ум, и сердце, правдивая по своему смыслу картина! Нашему поколению, которое видело так много бесчеловечного, которое потеряло столь много своих собратьев убитыми и казненными, не требуется никаких усилий, чтобы присоединится к скорби о Распятом: его смерть — прообраз всех мученических смертей. Согласно христианскому учению, она вмещает, в сущности, всех замученных и умерших насильственной смертью за всю историю. Быть может, мысль о смерти Иисуса, а также его живая проповедь о любви кого-то побудят сегодня пересмотреть свою жизнь, сделают его более человечным, уменьшая тем самым угрозу бесчеловечности, или, по крайней мере, кому-то помогут вынести возможные проявления бесчеловечности. Дай Бог, чтобы моя книга на русском языке хотя бы в малой мере этому способствовала!

Давид Флуссер Иерусалим 29 апреля 1990 г.

Эта книга была написана главным образом с той целью, чтобы показать, что история жизни Иисуса может быть написана в принципе. Конечно, мы больше знаем о Цезаре (современнике Иисуса) и о некоторых римских писателях. Однако когда речь идет о евреях послебиблейского периода, Иисус наряду с еврейским историком Иосифом Флавием и, пожалуй, апостолом Павлом относится к числу тех из них, о жизни и взглядах которых мы информированы лучше всего.

При составлении биографии Иисуса мы сталкиваемся с определенными трудностями. О его жизни мало что можно узнать из нехристианских источников. В этом отношении его постигла участь Моисея, Будды и Мухаммеда: о них также отсутствуют свидетельства со стороны непосвященных современников. К важным источникам сведений об Иисусе относятся только четыре евангелия: по Матфею, Марку, Луке и Иоанну. Другие произведения Нового Завета не сообщают о нем почти ничего, а четвертое евангелие справедливо считается — если говорить об историческом Иисусе — ненадежным источником. Три первых евангелия основаны главным образом на общем историческом материале. Поэтому их иногда печатают вместе — тремя колонками. Такое издание текстов евангелий называют синопсисом, а три первых евангелия — синоптическими. Итак, попробуем ответить на вопрос, не приводит ли отсутствие нехристианских источников к непреодолимым трудностям при реконструкции жизни Иисуса.

Если религиозный гений жил в таком культурном окружении, в котором нетрудно собрать подробные сведения о его становлении и обстоятельствах его жизни, то неизбежно возникают попытки дать этому религиозному феномену психологическое объяснение. Нетрудно понять, что такие попытки, как правило, не приводят к удовлетворительному результату хотя бы потому, что дух дышит, где хочет. В особенности это относится к людям, которые сами были захвачены духом. Кто осмелился бы психологически объяснить тайну личности, скажем, святого Франциска? Стало быть, полная невозможность изобразить психологию Иисуса, не заставляя читателя пережить мучительное чувство фальши, коренится не столько в характере источников, сколько в личности самого Иисуса.

Обычно так и бывает: даже при обилии внешних свидетельств наиболее достоверным источником сведений о харизматике следует считать его собственные высказывания и сообщения верующих (естественно, они требуют критического прочтения). Свидетельства посторонних могут послужить важным средством проверки основных источников.

Не следует преувеличивать, как сейчас принято, недостоверность раннехристианских сообщений об Иисусе. Мало того, что в первых трех евангелиях Иисус довольно верно изображен как еврей своего времени, в них повсеместно сохранена даже сама его манера говорить о Спасителе в третьем лице. Если прочесть эти три евангелия непредвзято, можно заметить, что в общем и целом там изображен не столько Спаситель человечества, сколько еврейский чудотворец и проповедник. Почти несомненно, что этот образ не вполне соответствует историческому Иисусу. Однако очевидно, что возник он не только в результате переживания события Воскресения послепасхальной общиной. Совершенно ясно, что многие предания о чудесах и проповеди нельзя истолковать (как это делают большинство современных христианских экзегетов и богословов) в «керигматическом» смысле, т. е. как возвещение о вере в превознесенного Господа. Только в евангелии по Иоанну имеется развитая послепасхальная христология. По этой причине историческая ценность этого евангелия значительно ниже, чем синоптических евангелий.

Можно сказать, что в трех первых евангелиях изображен исторический Иисус, а не «Христос керигмы». Что это значит? По общему мнению, материал синоптических евангелий восходит в основном к двум источникам: древнему рассказу о жизни Иисуса, который содержится у Марка, и источнику логий — собранию речений Иисуса, которое Матфей и Лука используют наряду с древним рассказом. Оба источника возникли в протохристиан- ской иерусалимской общине на древнееврейском языке и впоследствии были переведены на греческий. Иисус в них предстает таким, каким его воспринимали ученики, лично знавшие учителя. Кроме того, имеются до известной степени вторичные иудео-христианские тексты, возникшие из полемики между палестинскими и, возможно, сирийскими христианскими общинами, с одной стороны, и