справился с порученной миссией. Переговоры не удались. Привилегия распространения не получила.

В ливонской хронике Ниенштедта приводится свидетельство, что Курбский пытался завербовать графа фон Арца, наместника шведского герцога Иоганна III в Ливонии. Арц обещал Курбскому сдать ему замок Гельмет, но был арестован шведами за измену. Русское войско под стенами замка встретили огнем. Таким образом, замысел Курбского провалился. Мало того, попадание русского отряда в ловушку могло навести русские власти на мысль о двойной игре князя.

Существует также версия, что Курбский имел отношение к тайным переговорам с Ригой об условиях перехода этого города под власть Ивана IV при сохранении его привилегий. Во всяком случае, Рижский магистрат тщательно следил за действиями Курбского. В Рижском архиве хранится самая первая по времени появления грамота, рассказывающая о бегстве князя. Переговоры, как известно, также завершились ничем, всю Ливонскую войну Рига сохраняла статус независимого города.

И наконец, именно в годы своего пребывания наместником Русской Ливонии Курбский вступил в тайную переписку с Радзивиллами – литовскими магнатами. Именно эти контакты в итоге и привели князя к предательству и эмиграции.

Собственно, это все, что мы знаем о деятельности Курбского в качестве наместника Русской Ливонии. Впрочем нет, не все: разочаровавшись в военной карьере и не найдя себя на административном поприще, князь начал читать книги, а затем и пробовать себя в качестве писателя. Это-то его и сгубило окончательно.

В начале 1560-х годов резко возрос интерес Курбского к духовно-интеллектуальным исканиям. Основа для этого имелась. Княжич Андрей в юности получил начальное церковное образование, включавшее изучение церковнославянской азбуки и фрагментов из Священного Писания. Кроме того, молодой Курбский интересовался духовной литературой и был довольно начитан, о чем свидетельствует свободное владение им библейскими цитатами и образами.

Духовным отцом Курбского был просветитель лопарей Феодорит Кольский. Своим литературным учителем князь считал Максима Грека. В круг общения жаждущего духовного знания воеводы входили благовещенский священник Сильвестр, царский духовник Афанасий, которому приписывается авторство многих частей «Степенной книги», псково-печерский игумен Корнилий и др. Филолог В. В. Калугин тонко подметил: «...Особенно важно, что наставники Курбского были намного старше его»: так, Феодорит Кольский – на 28 лет, а Максим Грек – на 58 лет[83]. Это создавало особую ситуацию духовного ученичества, которое князь считал за честь для себя. Однако при этом он был уверен, что после обучения имеет право говорить от имени учителей.

Рост интереса Курбского к духовной литературе в начале 1560-х годов, на наш взгляд, был вызван разочарованием в жизненных ценностях воинника. Вернее, князь не отказывался от идеалов «воина Христова воинства». Но они оказались в вопиющем противоречии с действительностью. Курбский считал, что он соответствовал этим идеалам, как и многие другие русские воеводы. Но от государя вместо положенных наград исходили одни неприятности, а то и угроза, причем не только карьере, но и самой жизни.

Будучи на Юрьевском воеводстве и располагая свободным временем, Курбский стал жадно читать духовную литературу. Нужные книги князь запросил в Псково-Печерском монастыре. Известно, что ему были присланы «Книга Рай» (сборник уставных чтений триодного цикла, в который также входили подборки слов Афанасия Александрийского, Иоанна Златоуста и Григория-мниха «о предании Иуды»), апокрифическое «Евангелие от Никодима», Житие Иеронима Стридонского, какой-то церковный календарь (использованный князем в полемике против иудейского календаря), сборник сочинений Максима Грека со «Вторым словом на богоборца пса Моамефа».

Бежав в Литву в 1564 году, князь бросил в Юрьеве свою библиотеку и очень жалел об этом. Курбский пытался ее вернуть через литовского воеводу Александра Полубенского. Степень переживаний беглого боярина за сохранность книг иллюстрирует тот факт, что он грозил, если драгоценные рукописи пропадут, повесить проштрафившегося слугу Якова Щабликина, которому поручили доставить библиотеку в Вольмар.

Из писем князя можно частично реконструировать состав библиотеки. В ней были переводы Максима Грека статей из византийского «Лексикона Свиды» об Аврааме, Мелхиседеке, Оригене, приписываемый Иосифу Флавию трактат «Слово о том, яко благочестивый помысл самодержавец есть страстем, и сие являет от вышеестественнаго терпения еже к горчайшим мукам Маккавеох мученых бывших Антиохом», Апостол, сборник с Житиями Августина, Михаила Черниговского и боярина его Федора, сочинения Августина и др. По предположению В. В. Калугина, основу собрания Курбского составили книги и рукописи из библиотеки его родственника Василия Тучкова. Именно для Тучкова Максим Грек делал переводы статей из «Лексикона Свиды»[84].

У нас нет свидетельств, что в более ранние годы Курбский увлекался чтением духовных книг и философскими рассуждениями. Да и вряд ли у него было на это время на окском пограничном рубеже, в казанских лесах или под стенами ливонских крепостей. Таким образом, обращение Курбского к духовным исканиям было довольно спонтанным. Чем оно оказалось вызвано? Вряд ли это можно объяснить только переменами в настроении и мировоззрении самого князя, хотя они и очевидны. Но каков был контекст этих перемен? Какие духовные процессы происходили в русском обществе в начале 1560-х годов?

Ответ на этот вопрос сложен, поскольку мы не располагаем достаточной информацией. Очевидно только одно: именно в 1560-е годы в Российском царстве происходило развитие какого-то нам не до конца ясного духовного процесса, связанного как с попытками внутренней реорганизации государства (введение опричнины), так и с активизацией внешней политики (переход к наступлению на Великое княжество Литовское). Можно считать доказанной связь этого духовного процесса с эсхатологическими ожиданиями, идеей богоизбранности Российского царства и несения им мессианской миссии в истории человечества.

В России, опираясь на византийские пророчества, Конец света ждали на исходе седьмой тысячи лет от Сотворения мира (то есть около 1492 года от Рождества Христова). Но в конце XV века Апокалипсиса не произошло. После этого эсхатологические ожидания обострялись к любой седмиричной дате: 7007 (1499), 7070 (1562), 7077 (1569) годам. Для нас здесь важна бросающаяся в глаза близость последних двух дат к датам начала опричнины (зима 1564/65 года) и ее окончания (1572 год, после Новгородского похода зимы 1569/70 года, бывшего апофеозом террора).

О серьезных переменах в государственной идеологии в начале 1560-х годов, в преддверии опричнины, свидетельствует изменение так называемого «богословия» в официальных грамотах, исходивших от царя. Акты, адресованные иностранным дипломатам, начинались с изложения пространного титула русского государя и преамбулы, составленной из библейских цитат и провозглашавшей высший смысл правления монарха. Эта преамбула и называлась «богословием» (существовала как обязательная часть официальных документов вплоть до Петра Великого).

С начала XVI века на Руси использовалось следующее «богословие»: «Бог наш Троица, иже прежде век сей Отец, и Сын, и Святый Дух, ныне и присно и во веки веком аминь, о Нем же живем и движемся и есмы, Им же цари царьствуют и силнии пишут правду», подчеркивающее православный характер и сущность власти московского государя. В его основе лежало обращение к текстам Священного Писания: «О Нем бо живем и движемся и есмы» (Деян. 17: 28); «Мною царие царствуют и силнии пишут правду: Мною велможи величаются, и властители мною держат землю» (Пр. 8: 15 – 16). Троичное богословие преобладало в русских грамотах в европейские страны до 1562 года. Оно встречается и позже, но реже. Зато с 1562 года используется новое, более насыщенное смыслами «богословие», присутствующее практически во всех международных грамотах Ивана IV до конца 1570-х – начала 1580-х годов. Оно несет в себе идею уже не только боговдохновленности всех деяний государя, но и богоизбранности и мессианском пути православного царя и обосновывается с помощью пространной точной цитаты из Евангелия от Луки, ср.: