Это не поможет ни привидению, ни нам. Все равно придется рано ли, поздно посмотреть ему прямо в лицо и сказать: „Говори!“ Привидение должно заговорить, и нам надо выслушать его. До той поры нам не будет покоя».

Он сатирически высмеивал современную ему западногерманскую Действительность — реальность «экономического чуда» и «маленькой свободы»:

Убежденный противник милитаризма и войны, он борется против новой угрозы, нависшей над человечеством. Показательно, что при этом Кестнер обращается к жанру детской сказки. В книге «Конференция зверей» животные, разочаровавшись в способности людей разумно уладить свои проблемы, берутся за дело сами. Они созывают собственную конференцию и решают предотвратить войну. Мыши поедают военные документы, моль уничтожает армейскую форму; наконец животные идут на самый отчаянный шаг: похищают у людей детей и прячут на необитаемом острове. Лишь таким крайним средством удается их вразумить и умерить слишком воинственный пыл.

Разумеется, и тут перед нами всего только литературное, сказочное решение проблемы. В жизни все трудней, драматичней, и Кестнер не хуже других это понимал. Скепсиса у него с годами не убавилось. Но, как и прежде, он чувствовал себя немного школьным учителем, а это, по его убеждению, налагало обязательства. Обращаясь к детям, писатель считал необходимым вспомнить о надежде — он связывал ее с ними. «Пессимизм — не позиция, когда речь идет о детях! — говорил Кестнер в одном из выступлений 1953 года. — В нашем печальном мире помочь молодым людям может только тот, кто верит в людей».

Написанные им в эти годы книги «Когда я был маленьким» (1957) и «Мальчик из спичечной коробки» (1963), несомненно, относятся к числу его лучших работ. Сам автор предназначал их для читателей «от восьми до восьмидесяти» — и аудитория у него действительно не ограничена возрастом.

Созданное Кестнером, разумеется, неравноценно. Немало у него вещей проходных, заведомо не рассчитанных на долгую жизнь. Никогда не терявший способности к самоиронии, писатель однажды охарактеризовал свое творчество как «прикладную лирику», и эту характеристику как-то слишком охотно подхватили иные критики. Но вот пришла пора окинуть взором все сделанное им за почти полвека интенсивной работы: полтора десятка детских книг (некоторые из них уже стали классикой) — романы, пьесы, сценарии, множество стихов, статей, — и стало очевидно, что его вклад в немецкую литературу нашего века был значительным и серьезным. Этот вклад определяется даже не только книгами: Эрих Кестнер был одним из тех, кто самим своим присутствием, авторитетом — моральным, литературным, человеческим — налагал отпечаток на культурную жизнь своего времени.

Он умер 29 июля 1974 года. Три четверти столетия вместилось между датами его рождения и смерти. Стоит ли говорить, что это были за годы? Вряд ли какие-либо другие так резко меняли жизнь человечества, вряд ли какие-нибудь другие могут с ними сравниться по насыщенности и трагизму.

С фотографий последних лет на нас смотрит элегантный спокойный человек. Волосы тронуты проседью. Прищуренный взгляд из-под мохнатых бровей, ироническая умная улыбка в уголке губ. Писатель, всегда чувствовавший себя в душе школьным учителем и лишь пока уединившийся перед очередным уроком. Что он нам сейчас скажет? Может, напомнит двустишие из своего сборника «Коротко и ясно» (1948): «Хорошего на свете мало, сделай, чтоб побольше стало». А может быть, вот это: «Не расставайтесь с детством. Знаете, большинство людей расстаются с детством, как будто снимают старую шляпу. Они забывают его, как телефонный номер, ставший не нужным. Жизнь представляется им чем-то вроде длинной колбасы, которую помаленьку съедаешь, и что съедено, того больше не существует…» «Не забывайте незабываемого! Этот совет, кажется мне, никогда не будет преждевременным».

Друзья давно уже посмеиваются над тем, что ни одна моя книга, мол, не выходит в свет без предисловия. Мало того, были книги, к которым я ухитрялся писать по два и даже по три предисловия! Тут я, прямо сказать, неутомим. Пусть даже это дурная привычка — меня от нее не отучить. Во-первых, от дурных привычек всего труднее отучаешься, а во-вторых, я вовсе не считаю это дурной привычкой.

Предисловие для книги все равно что палисадник перед домом: оно одно из главных ее украшений. Конечно, существуют дома и без палисадничков и книги без предисловии;… простите, без предисловий. Но книги с палисадником… тьфу, с предисловием мне куда милей. Я совсем не желаю, чтобы посетители с бухты-барахты вваливались ко мне в дом. Ничего хорошего в том нет ни для посетителей, ни для дома.

Никогда не поверю, будто разбивать палисадник с цветочными рабатками, скажем, с пестрыми- препестрыми анютиными глазками, коротенькой дорожкой к крыльцу в две-три ступеньки, по которым поднимаешься к двери и к звонку, такая уж дурная привычка! Не спорю, многолюдные дома, даже семидесятиэтажные небоскребы, стали с течением времени необходимостью. Да и толстые книги, эдакие увесистые кирпичи, как видно, тоже. И все-таки, грешным делом, я по-прежнему всей душой привязан к маленьким уютным домикам с цветущими анютиными глазками и георгинами в палисаднике. И к тоненьким удобным книжкам с предисловием.

Может, все дело в том, что сам я рос именно в густонаселенных домах. Без всякого палисадничка. Мне палисадником был задний двор, а перекладина для выбивания ковров заменяла липу. Незачем над этим проливать слезы, да слез и не было пролито. Дворы и перекладины для выбивания ковров прекрасная штука. И я редко плакал и часто смеялся.

Однако кусты сирени и ветки бузины лучше и прекраснее, по-другому прекраснее. Это я понимал, еще когда был маленьким. А сейчас понимаю, пожалуй, и того лучше. Потому что сейчас у меня наконец появился палисадничек, а за домом — лужайка. Есть у меня и розы, и фиалки, и тюльпаны, и подснежники, и нарциссы, и лютики, и синеголовник, и колокольчики, и высоченная цветущая трава, которую поглаживает летний ветерок. А еще у меня черемуха, и кусты сирени, и два рослых ясеня, и старая, совсем трухлявая ольха. Даже лазоревки, синицы, коноплянки, поползни, снегири, дрозды, сороки и дятлы — и те у меня имеются. Иной раз я готов сам себе завидовать!