приходило в голову ничего, кроме того, что человек осмелился поднять руку на Кинга и что за это человек должен умереть. И слово «смерть» в это мгновение было для нее пустым звуком.

Поэтому Патриция стояла с раздувающимися ноздрями и, широко раскрыв рот, что было сил кричала льву:

– Убей его, Кинг, убей!

Уже все сильнее зиял, несмотря на три слоя кожи, разрываемый острыми когтями щит, и жалкое темное подобие человеческого тела уже извивалось и отбивалось от готовой вот-вот схватить его пасти смерти.

Я закрыл глаза, но тут же открыл их. Механическое рычание вдруг перекрыло рычание зверя. Над саванной поднялся вихрь пыли. А из вихря вынырнул «лендровер», несущийся на пределе своей мощности. За рулем сидел Буллит. У ближайших кустов он затормозил так резко, что машина взвыла. Он спрыгнул на землю. Рядом с ним тут же оказался Кихоро.

Я не слышал, какими словами они обменялись. И проследить за тем, что происходило у них в душе, я тоже не мог. Однако бывают такие моменты, когда по нескольким жестам, по выражению лица можно все почувствовать и все узнать.

– Стреляй! – кричал безоружный Буллит, обращаясь к Кихоро, который держал наготове свое двуствольное ружье.

– Не могу, – отвечал ему Кихоро. – Масай полностью закрыт львом.

Ведь этому одноглазому старику, который нянчил и оберегал Патрицию с самых первых дней ее жизни, этому искуснейшему следопыту, который принес ей беспомощного, еще слепого Кинга, этому славному вакамба, ненавидевшему и самого морана, и все его племя, нет ему ну никак не могло прийти в голову, что Буллит способен указать ему какую-нибудь иную мишень, кроме Ориунги.

И тогда Буллит выхватил ружье из рук Кихоро. При этом, глядя на него, было ясно, что он еще не знает, какое будет следующее его движение. А потом он увидел подо львом человека. И хотя человек этот был негром, то есть пакостной шкурой на не имеющей никакой ценности плоти, да и к тому же негром, который сам искал своей погибели, Буллитом овладела притаившаяся где-то в глубине позвоночника инстинктивная, изначальная, незыблемая, пришедшая из глубины времен солидарность. В схватке между зверем и человеком он должен был встать на сторону человека.

А еще Буллит одновременно вспомнил, даже не отдавая себе в этом отчета, про тот контракт, который он заключил с законом и с самим собой, когда согласился стать хозяином и хранителем этой заветной бруссы. Он должен был защищать животных при любых обстоятельствах, за исключением тех случаев, когда животное угрожает жизни человека. Тут уже выбора быть не может. Он же ведь сам сказал: долг велит предпочесть самого презренного человека самому благородному зверю.

Ну и наконец, и это главное, Буллит внял изначальному, подавленному, заглушённому и оттого еще более настойчивому и алчному зову, каковым является жажда крови. На протяжении нескольких лет он обязан был подчиняться высочайшему запрету. А сегодня в его власти было нарушить это табу. Булл Буллит мог и даже был обязан, пусть всего лишь на одно мгновение, вернуться к жизни и снова познать, пусть один-единственный раз, радость убийства.

Все произошло просто и стремительно. Правое плечо Буллита само отошло назад. Ружье как бы само собой навелось как надо. В то самое мгновение, когда Кинг должен был схватить морана клыками за горло, пуля поразила его, куда следует, под плечо, прямо в сердце. Когда его ударом приподняло вверх и отбросило назад, он взревел, причем даже больше от удивления, чем от гнева. Однако еще до того, как рев его успел стихнуть, в него вонзилась рядом с первой еще одна пуля, гарантийная, приканчивающая, то, чем когда-то особенно славился знаменитый белый охотник с красной шевелюрой, великий Булл Буллит.

И вдруг воцарилась тишина. В тени длинных, усыпанных колючками ветвей лежали две увенчанные гривами неподвижные массы: человеческое тело и тело льва. А рядом стояла без движения девочка.

Буллит побежал к этой группе. Я бросился туда же, подбежал к нему с криком:

– Как же так… Ну как же так…

Буллит ответил мне, не отдавая себе отчета, что он произносит какие-то слова:

– Со вчерашнего дня я приказал наблюдать за масаем. И мой рейнджер следил за ним. Он обнаружил вашу машину и взял ее. Я успел приехать вовремя… К счастью…

И только тут до его сознания дошло, что он говорит. Я понял это, потому что он вдруг выронил ружье. Его лицо вдруг исказила младенческая улыбка, улыбка слабоумного, а он стоял и все повторял:

– К счастью… К счастью…

Потом на лице его вновь появилось нормальное человеческое выражение и он прошептал:

– Пат, доченька моя.

А Патриция смотрела на Кинга.

Лев лежал на боку с открытыми глазами, уткнувшись головой в траву. Казалось, он ждет, чтобы Патриция опять прижалась к нему. И Патриция, которая до этого не знала, что приходит конец и самым прекрасным играм, и самым дорогим существам, Патриция склонилась над Кингом и попробовала приподнять его покровительственную лапу. Но лапа была чудовищно тяжела. Патриция выронила ее. Тогда она протянула руку к золотым глазам, к тому глазу, который обычно казался смеющимся и подмигивающим. Но теперь выражение львиного взгляда не имело ни какого-либо смысла, ни названия.

Патриция прижала ладони к вискам, как это часто делала Сибилла.

– Кинг! – закричала она ужасным голосом. – Кинг, проснись!

Глаза льва уже подернулись чем-то вроде стеклянистой пленки. А над отверстиями от пуль, над свертывающейся кровью уже роились мухи.

Буллит потянулся своей большой рукой к волосам Патриции. Она резко отпрыгнула в сторону. Ее черты выражали ненависть и отвращение.

– Не прикасайся ко мне больше никогда, – закричала она. – Это ты… это ты…

Ее взгляд упал опять на неподвижного Кинга, но она тут же отвела глаза. И снова закричала:

– Он любил тебя. Он так хорошо играл с тобой в последний раз, в саванне.

Голос Патриции вдруг сорвался. Она с такой гордостью говорила в тот день, что Буллит и Кинг смотрятся, как два льва. Тогда оба они принадлежали ей. Теперь же она потеряла и одного, и другого. Горькие, мучительные слезы подступили к глазам Патриции. Однако она не умела плакать. Слезы тут же высохли. Взгляд Патриции, пылающий, как при высокой температуре, звал на помощь. Буллит шагнул к ней.

Патриция побежала к Кихоро и обхватила своими руками его покалеченный таз. Старый чернокожий следопыт склонил к ней все шрамы своего лица.

Буллит видел это. Такая подавленность, такая удрученность были написаны у него на лице, что мне стало страшно за его рассудок.

– Пат, – прошептал он. – Пат, маленькая моя, я тебе обещаю, я клянусь тебе: Кихоро найдет тебе еще львенка. Мы возьмем одного из детей Кинга.

– И я воспитаю его, и он станет моим другом, и тогда, тогда ты застрелишь и его тоже, – сказала Патриция.

Она отчетливо произносила каждое слово, с рассчитанной, беспощадной жестокостью.

В это время из-под дерева с длинными ветвями донесся хриплый стон. Он шел из располосованной груди Ориунги. Буллит ногой перевернул окровавленное тело. Моран открыл глаза, увидел сраженного льва, победно усмехнулся и снова потерял сознание.

Я спросил Буллита:

– А что будет с ним?

– Это забота его соплеменников, – буркнул Буллит. – Он все равно сдохнет, неважно где, тут или рядом с маниаттой.

Патриция посмотрела на Ориунгу, лежавшего рядом со своим поломанным оружием.

– Он-то по крайней мере ничего не боялся, – прошептала девочка.

Внезапно она отодвинулась от Кихоро и шагнула к Буллиту.

– А твое ружье? – спросила она. – Ты же говорил, что никогда больше не возьмешь в руки оружия.

– Это ружье Кихоро, – прошептал Буллит.