пианист. Один был художник; другой скульптор. А вот, в гостиной — интерпретативная танцовщица! Тут же, в кладовой (поглощает холодную курицу) — прославленный балетный импресарио. А вот по дорожке в родстере подъезжают театральный критик, композитор и их любовницы. О! вон Полли Райан! (Вы знакомы с Полли? Она носит богемные платья, ее тушь наложена во имя умелой тайны, она всех оскорбляет, такая дорогуша.) Высокий, шаткий Пол (такой высокий, что его шатает) с его длинными руками, которые говорят о сцене (руки! руки прозрачные!); певица с факелами из Парижа с тремя своими мужчинами, один, говорят, наивный карманник; любопытный молодой студент Бостонского колледжа, которого заманил блеск выезда на выходных и, быть может, досуг и хорошая еда, а также немного времени для учебы (его притащил Роджер — считал его таким вирильным, таким самостоятельным!) Теперь вскоре все будут в сборе. Куда идет Эмилия Сент-Клэр, туда — туда, клянусь милостью Божьей, идут нонконформисты! интеллектуалы! бунтари! фривольные варвары! дадаисты! члены «сливок»!

— Будемте же ж фривольны! — пропела Эмилия Сент-Клэр. — Я хочу, чтобы все вы были пугающе безумны! Во мне так ощутима нужда чего-то иного!

И все они принялись быть фривольными, безумными, иными. Интерпретативная танцовщица кинулась наверх облачаться в свои регалии Тысяча-и-Одной Ночи. Красивые руки Сергея на клавишах исторгли очарование сюиты Заггуса. Злой Жидовец утомленным гоном описывал свои последние переживания с Чудовищем Конго и ангельским дамасским беспризорником в Сади-бель-Аби: с бритвами и веревками. Полли оскорбляла молодого бостонского студента:

— В самом деле, вы действительно изучаете инженерию? То есть — и впрямь?

— Да! — улыбался парнишка из Б. К. (а Роджер сиял). — Я иду на стипендию в М. И. Т., сюда я привез кое-какие свои домашние задания по исчислению, чтобы немножко поработать… ха! ха! ха!.. надеюсь, я найду время на учебу. А вы учитесь где-то?

— И вы к тому же изучаете Аквинского? То есть — действительно на самом деле?

— Конечно! Ха ха!

Полли отвернулась.

— Ха ха! — вскричал студент Б. К., голос его сорвался на последнем «ха». Роджер накинулся на Полли и прошипел, совсем как гадюка:

— Сука ты распутная!

— Ой, ну Роджер, не обращай на меня свою женственную ярость, — устало пожаловалась Полли.

Эмилия Сент-Клэр фривольно рассмеялась.

— Ах бостонцы, — прошептала она в восторге. — Вы невозможные, чудесные люди.

Интерпретативная танцовщица вступила в залу и принялась покачивать своими нагими бедрами, а у нее в руках позвякивали крошечные колокольчики. Она танцевала, она танцевала! Вскоре пот уже струился из ее плоти, словно похоть. Все смотрели на нее не отрываясь. Мерзкое зловоние наполнило залу; дым, спиртное, сладострастие, ароматы, благовония от нефритовых Будд. Дворецкий Воаз выглядывал из-за портьеры и наблюдал. Ни звука не раздавалось, кроме крохотных звенящих колокольчиков, осандаленных ног и тяжелого дыханья.

Восток! Восток! — думали они. Куда? Динь, динь.

А снаружи — безумная луна время от времени посматривала сквозь разрывы туч. Ветер стонал, ели скрипели, все было в своем темном одеянье. По дорожке приблизилась фигура. Она пересекла лужайку и приблизилась к окну. Она заглянула внутрь.

Полли подбрела к окну с «Фатимой»[92], нежно удерживаемой в белых, хрупких пальцах. Она сказала Джойс:

— Дорогая моя, когда же ты наконец представишь этого своего «интересного» друга?

— О Полли, — пропела Джойс, поблескивая темными глазами, — ты будешь просто обворожена. У него такое самообладание!

— Что же он делает? — Слова Полли утонули в бурленье беседы, оживляемой легким смехом; в зале позвякивали бокалы, позвякивало фортепиано, позвякивали голоса.

— О, ничего он не делает, — беспечно ответила Джойс, — он просто ничего не делает.

— А на самом деле? — лениво протянула Полли и медленно пошла к окну; глаза мужчин, сидевших в креслах, на тахтах и стоявших у камина, у чаши пунша, следили за медленным развертыванием ее обильного тела, за полной плотью, что, казалось, рвется на волю из тугого бархата ее платья, они смотрели на ее сливочную спину с чувственной ложбинкой, направленной вниз, к круглому несдержному усесту (подобному тому, что у коровы, которая вся в цвету после не одного лета тяжелого фуража); они отметили плечи — две блестящие слоновые кости, грудину — заснеженные равнины пред горою; они наблюдали. Глаза их блистали. Члены Полли лениво перекатывались. Она остановилась у окна глянуть наружу, в дикую ночь.

Она завопила!

Хи хи хи хи! Хи хи хи хи хи! Она вопит! Она вопит!

За окном был Доктор Сакс. Глаза его изумрудно зелены, и они сверкнули при виде нее. Они загорелись восторгом от ее вопля. Когда она рухнула без чувств на пол, Доктор Сакс зашвырнул накидку на плечи и плавно поскользил к парадному входу. На нем была большая шляпа с широкими полями самого цвета ночи. В следующий миг он уже яростно звонил в дверь, стучал в дубовые панели своим суковатым посохом.

Все подумали, что с Полли случился некий припадок (она, знаете ли, апоплексичка); ее перенесли на диван и дали воды. Воаз невольно зевнул и пошел к двери, его длинные черные ботинки скрипели по ковру мрачного вестибюля. Он открыл дверь с тщательным лакейским росчерком.

Мерзкий ветер, дышавший зловонной грязью болот, влился в затхлый вестибюль. В дверях стояла фигура в накидке.

Воаз завопил, как женщина. Рыча, Доктор Сакс вошел.

— Я Доктор Сакс! — провыл он дворецкому. — Я сам представлюсь!

Доктор Сакс влетел в салон, его накидка текла и вилась, широкополая шляпа скрывала тайную, злобную ухмылку. Лицо его слегка лиловело, у него рыжели волосы и рыжели брови, а глаза неистово зеленели и сверкали радостью. Он очень высился. Своей черной накидкой он обмахнул их всех и испустил счастливый рык.

— Приветствую! — провыл он. — Приветствую всех и каждого! Могу ли я влиться в ваше очаровательное общество? Могу ли присоединиться ко всем вам?

Вопли! Вопли! Вопя, все женщины попадали наземь, одна за другой! Ха ха! Они падали, падали! Мужчины побледнели, некоторые пригнулись к полу, некоторые остались стоять, окаменев от ужасов. Эмилия Сент-Клэр лишилась чувств на диване! Хи хи хи! Хи хи хи хи хи!

Доктор Сакс метнулся к графину и налил себе бренди «Наполеон». Крутнулся на месте и оказался лицом к лицу с ними всеми; лишь немногие мужчины стояли пред ним, трепеща.

— Что тебя гложет, мой морок? — вопросил Сакс, подступив к одному из более стойких уцелевших. Тот опрокинулся и со стоном лишился чувств. Доктор Сакс огляделся, его зеленые очи сверкали лучами