— Чего нельзя?

— Нельзя возвращаться.

Я действую быстро, пытаясь достать билеты в Финикс через Денвер. Единственные доступные места — в эконом-классе. Агент хихикает, сообщая мне об этом; я уже имел с ним дело и знаю, что он сволочь. Болезненный тип, вечно чихает и кашляет и, несомненно, испытывает садистское удовлетворение, протягивая пассажирам покрытые микробами посадочные талоны. Если бы только Морс сознавал, как скверно влияют на его руководительский рейтинг подобные сотрудники — ворчливые, точно диккенсовские клерки, без всякого представления о прогрессе и фирменной благожелательности. Государственный уполномоченный по бейсболу? Никаких шансов. Уполномоченный по юношеской футбольной лиге — ну, может быть.

Агент берет трубку, когда я отхожу. Рапортует начальству? Понять невозможно.

По пути к выходу мы покупаем мокко и булочки с корицей. Двенадцать долларов. Джулия в ярости. Она пробует кофе и говорит, что он даже не горячий. Мой тоже, но я и не ожидал. Таков секрет удовлетворения. Джулия расспрашивает насчет книги, но я говорю: «Позже». Предполагалось, что я с ней побеседую. Но мы молчим. Мимо нас по транспортеру бегом торопится горластая компания моряков в униформе. Проезжает тележка, в которой сидит слепой, — его трость торчит вбок и чуть не задевает людей.

Самолет в Денвер — это «Боинг 727», с потрепанной обшивкой салона и вылинявшими крыльями, черные пятна ржавчины видны вокруг каждого болта. Самолет громыхает, когда пронизывает облака и вырывается в освещенную солнцем синеву, где полно неприятных воздушных водоворотов. Джулия стискивает мое запястье, а свободной рукой теребит серебряный крестик, который висит у нее под рубашкой, на груди. Что это за веяние? Она опять «родилась заново»? В последнее время Бог то и дело предъявляет права на людей. Я по-прежнему в его списке — или он пропустил мое имя? Самолет вновь подскакивает — Джулия опускает голову и не поднимает ее, пока толчки не прекращаются. От страха ее лицо приобретает здоровый оттенок.

— Я не могу вернуться. Конечно, собираюсь домой… но не могу. Я запуталась, — говорит она.

Видно, что сестра хочет поговорить, но здесь не то место. Невозможно свободно двигаться, жестикулировать. У перенаселения есть свой «потолок» — если разделить земную поверхность на сегменты размером с одно небольшое кресло. Еще один новорожденный — и здравствуй, каннибализм.

— Кейт слишком обо мне заботится. Из-за этого я чувствую себя… поднадзорной. Он никогда не допивает молоко — оставляет его для меня. Когда мы просыпаемся утром, я вижу, что одна занимаю почти всю кровать, а Кейт чуть не падает с краю.

— Семья — это закрытая динамическая система.

— Рассказать тебе кое-что? Мы покупали машину. Кейт сказал, мне нужно что-нибудь безопасное, с большим количеством пневмоподушек, а мне хотелось грузовой автомобиль, чтобы перевозить собачьи конуры. Продавец показывает нам минивэны, а я прошу, чтоб показал пикапы. В один я просто влюбилась. Спрашиваю, насколько они безопасны по сравнению с минивэнами. «Не очень», — говорит продавец. Я поворачиваюсь к Кейту и говорю: «Решай, милый», — а он не отвечает, просто стоит столбом. Мне стало неприятно. Как будто его вдруг хватил удар, или он впал в ступор. Наконец я сказала: «Ну ладно, давай купим минивэн». И ничего. Пустота. Буквально пришлось его трясти.

Она продолжает болтать, но я не слушаю. Облака внизу имеют замысловатые очертания — они покрыты вмятинами, извилинами, складками, с широкими эстуариями по краям. (Вот оно — наконец-то я использовал слово «эстуарий».) На земле — среда, но какой день в Небе? Иногда, по вечерам, летя на восток, я вижу, как на землю спускается ночь, и испытываю ощущение бессильного всеприсутствия. Знать, что и когда грядет, видеть места, где это уже произошло, — иллюзия мудрости. Но почему-то она не помогает.

Джулия продолжает говорить. Я почти не слушаю, но остаюсь ее братом просто потому, что сижу рядом и испускаю тепло. Несомненно, она говорит о свадьбе, но лишь единожды ей удается расшевелить меня — своего первого героя и защитника. Мы говорим об отце так, как будто любим его, но знаем некий секрет, открывшийся лишь впоследствии; пока отец был жив, он по большей части доставлял нам проблемы. Он взял на себя слишком многое — дом, грузовики с пропаном, кредиты, мать, — и мы видели, что он слабеет. Отцовский бизнес был нашей защитой, всем, что мы имели, но ничто не защищало его самого, и это нас пугало. Мы приберегали свою любовь друг для друга, потому что остальное казалось полученным под залог, с большим риском.

— Райан?

— Что?

— Странный вопрос. Ты богат? Ты купил для меня билет вот так, даже не спросив цену…

— У меня есть сбережения. Все в порядке.

— У тебя есть девушка? Ты живешь половой жизнью?

— Хочется верить, что да. Сегодня вечером в Лас-Вегасе у меня свидание.

— С незнакомой женщиной? Не боишься заболеть?

— Снявши голову, по волосам не плачут.

— Наверное, ты не знаешь, как мы тобой гордимся. Все, чего ты достиг… книга, которую ты пишешь… встречи, на которые постоянно летаешь. Это потрясающе. Ты как будто стараешься объять необъятное, все сложить воедино. Наш посол. Мы читаем журналы и ожидаем увидеть тебя на фотографии, а если не видим, то знаем, что однажды ты там будешь. Ты должен там оказаться.

— Спасибо.

— Ты устал. Давай вернемся в Миннесоту.

— Я отправлю тебя туда завтра. И сам прилечу в пятницу. Но мне еще нужно сделать несколько остановок. Моя жизнь только кажется суматошной. Поверь мне, в ней есть ритм. Впрочем, нужно жить ею, чтобы его услышать…

Джулия засыпает.