Сердце Астрид сжалось. Странно: она думала, что давно уже не способна на сострадание. Но сейчас содрогнулась, словно ощущая боль от вида этой жуткой раны.

Но Зарек двигался так, словно едва ее замечал.

Он поставил соусницу на плиту, налил в нее молока. Затем достал из холодильника коробку шоколадных конфет «Херши», которые она купила несколько дней назад, сама не зная зачем, и бросил в молоко несколько шоколадок.

Странно! То он рычал на нее, едва не напугав до смерти, а теперь растирает ей ноги и готовит горячий шоколад…

«Это не тебе», — мрачно сообщил Саша.

«Саша, помолчи».

«Точно говорю! Этот псих хочет отравить меня шоколадом!»

«Не нравится — не ешь».

Зарек, повернувшись к Саше, одарил его недоброй ухмылкой:

— Что, Лесси [7], скучаешь без мальчика Тимми? Хочешь его поискать? Пойдем, девочка, я тебе дверь открою и даже косточку брошу, чтобы веселее бегалось!

«Ну, все! Он меня достал! Я его сейчас…»

«Саша!»

«Что „Саша“?! А если бы тебе так хамили?!»

Зарек бросил взгляд на плошки для корма и воды, расставленные на невысокой подставке, где Астрид легко было бы их найти.

Саша оскалил зубы.

«Эй ты, не смей трогать мою посуду! А вдруг ты заразный?»

«Саша, я тебя умоляю!»

Зарек остановил взгляд на стальной поилке с остатками воды.

«Астрид, что я тебе говорил? Этот ублюдок задумал меня отравить! Вот увидишь, сейчас плюнет в воду, а может, и еще чего похуже сотворит!»

Но Зарек поступил совершенно неожиданно. Нагнувшись, взял почти пустую поилку, ополоснул ее в раковине, наполнил свежей водой и аккуратно поставил на место.

Трудно сказать, кто был поражен больше — она сама или Саша.

Волк подошел к воде, подозрительно ее понюхал.

Зарек вымыл руки в раковине. Затем снял с плиты горячий шоколад, налил его в кружку и понес Астрид.

— Держи, — проговорил он со своей обычной грубостью и, взяв ее за руку, помог нащупать кружку.

— Что это? — спросила она.

— Мышьяк и рвотное.

Астрид скорчила гримасу.

— Правда? Ты так тихонько его приготовил, что я и не заметила? Надо же! Что ж, спасибо. Никогда еще не пила рвотного — должно быть, это что-то особенное!

Если она надеялась, что Зарек смягчится, то жестоко ошиблась.

— Хочешь — пей, не хочешь — не пей, — проворчал он. — Мне все равно.

По звуку шагов она поняла, что он вышел из комнаты.

Астрид медленно поднесла чашку к губам. Она видела глазами Саши, как Зарек готовил шоколад, и знала, что никакого яда в нем нет, — и все же после резкого замечания Зарека пить его как-то не тянуло.

«Он на тебя смотрит», — послышался мысленный голос Саши.

Астрид повернула голову. Очень медленно.

«Что?»

«Смотрит и ждет, будешь ты пить или нет».

Астрид замерла, размышляя, что делать. Что это? Он тоже ее испытывает? Хочет знать, сможет ли она ему довериться?

Наконец, глубоко вздохнув, она начала пить шоколад — горячий и сладкий, именно такой, какой она любила.

Зарек был поражен ее смелостью. Он постарался ее напугать, а она все же ему доверилась! Сам он никогда в жизни ничего не выпил бы из рук незнакомца.

Надо признать: эта женщина — не трусиха.

Однако если здесь появится Танат, смелость ей не поможет.

Зарек задумался, вспомнив этого демона, даймона — или боги его знают, кто он такой, — которого послали за ним охотиться.

Среди Охотников ходил слух, что Темного Охотника, сбившегося с пути, выслеживает и убивает по приказу Артемиды сам Ашерон.

Подтвердить или опровергнуть этот слух никто не мог — все, кто знал это точно, сейчас бродят по земле бесплотными, бездушными Тенями. Жалкие существа, вечно мучимые голодом и жаждой — и неспособные насытиться.

Они видят и слышат все, что происходит вокруг, — но их самих никто не видит и не слышит.

Зарек понимал, каково им приходится: ведь он и сам был таким «невидимкой» все двадцать шесть лет своей смертной жизни.

Впрочем, нет, ему досталось сильнее. Лучше бы мир вовсе не знал о его существовании, ведь окружающие замечали его лишь для того, чтобы причинить ему боль.

Чтобы ударить, пнуть, унизить.

Ярость захлестнула Зарека. Пылающим взором окинул он дом Астрид — безупречный дом, в котором все демонстрировало богатство и благополучие. Во времена его смертной жизни такая женщина плюнула бы ему в лицо только за то, что он посмел встретиться ей на пути. В том мире он был бы настолько ниже ее, что его избили бы до полусмерти за один взгляд на нее.

А взгляд ей в глаза означал бы для него смерть.

«Этот раб досаждает вам, госпожа?»

Зарек скривился при этом воспоминании.

Ему было тогда двенадцать лет, и он имел глупость поверить братьям, когда однажды на рынке они указали ему на эту женщину.

«Эй, раб, гляди! Это твоя мать! Ты что, не знал? В прошлом году дядя дал ей свободу».

«Зарек, подойди к ней! Скажи, что ты — ее сын! А вдруг она тебя пожалеет и добьется, чтобы тебя тоже освободили?»

Он был мал и глуп — широко раскрыв глаза, он смотрел на женщину в богатом одеянии, с черными, как у него, волосами и чудесными синими глазами. В первый раз в жизни он видел свою мать. Он и не подозревал, что она такая красавица.

Хотя в его фантазиях мать всегда представала прекраснее самой Венеры. Он думал: она — рабыня, как и он сам, а бросить сына ее принудил хозяин. Он воображал себе, как рыдала мать, когда его вырвали из ее объятий. Как тосковала о нем, как ждала, что он к ней вернется.

Должно быть, не было дня, когда бы она не вспоминала о своем потерянном сыне! Как и сам он: днем и ночью думал о ней.

Наверное, безжалостный отец хотел причинить ей боль, именно для этого и отнял у нее сына.

Зарек не сомневался: мать его любит. Все матери любят своих детей. Рабыни в доме отца смеялись над ним и отнимали у него скудную пищу, — их любовь принадлежала их собственным детям.

Но мать… она любит только его.

Если они когда-нибудь встретятся, — никто и ничто больше их не разлучит!

И Зарек бросился к матери. Обнял ее, громко крича, что это он, ее сын, что он наконец-то ее нашел…

Но на лице ее отразились совсем не материнские чувства.

Она смотрела на него с ужасом и омерзением.