сам не понимал, почему еще держится на ногах. Должно быть, лишь из-за природного упрямства.
Где его враги? Гонятся за ним или уже отстали? Этого он понять не мог: шум в ушах заглушал все остальные звуки.
Шаги его становились все медленнее, все неувереннее: наконец он споткнулся и рухнул в снег.
Он лежал, ожидая, когда за спиной послышатся звуки погони. Когда Танат явится закончить то, что начал. Но время шло, и Зарек начал понимать, что сумел убежать от своих преследователей.
Ободренный, он попытался встать на ноги.
И не смог. Измученное тело отказывалось ему повиноваться. Самое большее, что ему удалось, — проползти фута три к видневшемуся вдалеке дому.
Большой дом в деревенском стиле выглядел теплым и уютным. Промелькнула мысль: если он доберется до дверей, те, кто там живет, обязательно ему помогут…
Зарек горько усмехнулся.
Никто ему не помогал. Никогда.
Такого просто не бывает.
Значит, его судьба — остаться здесь, в снегу, и ждать, когда его сожжет солнце. Бороться нет ни сил, ни смысла — да и, откровенно говоря, он страшно устал сражаться против всего мира.
Прикрыв глаза, Зарек устало вздохнул и покорился неизбежному.
Глава 3
Сидя на краю кровати, Астрид осторожно ощупывала раны своего «гостя». Уже четвертый день он лежал без сознания в ее спальне.
Под пальцами ощущались твердые литые мускулы. Он крупный и, должно быть, очень сильный… Но об этом Астрид могла судить только на ощупь.
Она ничего не видела.
Не случайно Фемиду изображают с повязкой на глазах. Отправляясь на землю судить живых, Судья временно лишается зрения. Это необходимая предосторожность: внешность обманчива, она может очаровать, напугать, сбить с толку, а Судье необходима беспристрастность, он не имеет права поддаваться эмоциям. Поэтому ему запрещено полагаться на свои глаза.
Но сейчас, сколько Астрид ни повторяла себе, что должна отрешиться от эмоций, — горькие, противоречивые чувства бушевали в ней и искали выход.
Сколько раз она спускалась на землю с открытым сердцем, искренне желая найти в своем подсудимом что-то хорошее, — а обнаруживала лишь бездны мерзости и зла? Хуже всего было с Майлзом. Этот Темный Охотник совершенно ее очаровал. Астрид не в силах была понять, как он мог сбиться с пути. Его легкость, неиссякаемый юмор, готовность все обращать в игру… Он без труда проходил все испытания, которые устраивала ему Астрид, и производил впечатление абсолютно нормального, уравновешенного человека, доброго, искреннего и открытого.
На несколько дней она даже позволила себе поверить, что любит его…
А потом он попытался ее убить.
И показал ей свое истинное лицо — лицо психопата, холодного, безжалостного, аморального, неспособного любить никого, кроме себя. Помешанного на обидах, якобы нанесенных ему человечеством, — и убежденного, что в ответ на эти обиды он вправе творить с людьми все, что пожелает.
Вот почему с Темными Охотниками особенно сложно. Как правило, их набирают из казненных, — если и не преступников, то по меньшей мере из людей, отвергнутых обществом и обозленных на весь белый свет. Артемида, обращая нового Охотника, об этом не думает: она просто создает нового воина, отправляет его под начало Ашерона и умывает руки, предоставляя другим держать Охотников в рамках и следить за их поведением.
Пока кто-нибудь из них не нарушит установленные Артемидой законы. Тогда богиня торопливо отправляет нарушителя под суд, а затем на казнь. И Астрид подозревала (хоть доказательств у нее и не было), что эту процедуру Артемида соблюдает лишь ради Ашерона.
Вот почему много-много раз за прошедшие столетия Астрид отправлялась на землю, чтобы решить, должен ли тот или иной Темный Охотник жить или умереть.
Множество судов — и ни единого оправдания.
Ни разу еще ей не встречался преступник, достойный помилования. Все они — хищники, свирепые и безжалостные, более опасные для человечества, чем даймоны, с которыми они сражаются.
Суд Олимпа работает не так, как человеческий суд. На Олимпе нет презумпции невиновности. Обвиняемый должен сам доказать, что невиновен или по крайней мере заслуживает снисхождения.
На памяти Астрид это еще никому не удавалось.
Только Майлз… она была готова его оправдать — и вот чем это обернулось! И сейчас она содрогалась при мысли, что едва не отдала невинных на растерзание этому жестокому и изворотливому хищнику.
Эта история стала для нее последней соломинкой. После этого Астрид замкнулась в себе и твердо решила покончить со своей работой.
Никогда больше она не попадется на крючок мужского очарования! Ни улыбкой, ни шуткой ее не проймешь, она будет смотреть прямо в сердце преступника.
Артемида, впрочем, уверяла, что у Зарека вовсе нет сердца. Ашерон молчал — лишь смотрел на Астрид своим пронзительным взглядом, как будто говоря: «Я знаю, ты сделаешь правильный выбор».
Но какой выбор будет правильным?
— Просыпайся, Зарек! — прошептала она. — У тебя всего десять дней, чтобы доказать свою невиновность!
Трудно поверить, чтобы Зарек мог испытывать неописуемую боль. Казалось бы, еще в детстве, когда он был мальчиком для битья, к чему, к чему, а уж к боли-то он должен был привыкнуть! Боль — единственное, что неизменно в жизни раба.
Но сейчас у него жутко болела спина, раскалывалась голова, ныло все тело. Со стоном Зарек повернул голову, рассчитывая ощутить щекой холодный снег. Но снега не было. Наоборот, вокруг было удивительно тепло.
«Наверное, я умер», — подумалось ему.
Так тепло Зареку не бывало уже очень давно, даже во сне.
Однако, открыв глаза и поморгав, Зарек обнаружил, что напротив него в камине горит огонь, а сам он лежит, укрытый горой одеял, на широкой кровати. Нет, он определенно жив! И лежит в чьей-то чужой спальне.
Зарек осмотрелся. Спальня была выдержана в теплых земных тонах — бледно-розовый, золотистый, коричневый, темно-зеленый. Тщательно отшлифованные бревенчатые стены показывали, что хозяин дома хочет создать впечатление близости к природе, но в то же время сделать свою «избушку» теплой, удобной, защищенной от морозов и бурь.
Кровать, на которой лежал Зарек, — копия огромных кроватей конца XIX века. На тумбочке у изголовья старинный графин с водой и чашка из тонкого фарфора.
Кто бы здесь ни жил, ясно одно — денег у него куры не клюют!
А Зарек терпеть не мог богатеньких.
— Саша!
Зарек нахмурился, услышав мягкий мелодичный голос. Женский голос. Саму женщину он не видел — должно быть, она в соседней комнате; но неотступная головная боль мешала ему определить, где именно.
В ответ раздалось поскуливание. Должно быть, собака.
— Прекрати немедленно! — с мягким упреком сказала женщина. — Я тебе ничего плохого не сделала!
Зарек нахмурился, пытаясь понять, где же он оказался и что вообще происходит. За ним гнались
