Жаль, что так вышло с глазами.

А, собственная моя глупость, сынок, малость повздорил с фараонами; ну, они меня и отметелили. Сэмми пожимает плечами. Знаете, как бывает – я наглупил, и они тоже.

Они вас избили?

Ну да.

И вы говорите, по вашей глупости?

…

Малый опять начинает стучать по клавишам.

Вы что, записываете это? спрашивает Сэмми.

Да.

Эй, лучше не надо.

Я обязан, мистер Сэмюэлс.

Почему?

Потому что это существенно.

…

Мы обязаны это делать.

Сэмми шмыгает носом. Что, уж и пропустить ничего нельзя?

Можно, но не в подобном случае. Предполагается, что, если человек не хочет чего-то говорить, он молчит. А сказанное вычеркивать не положено. У меня нет таких полномочий; я всего лишь провожу предварительный опрос. И не имею права решать, что существенно, что нет.

Насчет футбола вы же ничего не записывали.

Потому что это было несущественно.

…

Ну ладно, хотите сказать что-нибудь еще?

…

Нет?

Сэмми почесывает подбородок; отыскивает палку и с ее помощью выбирается из кресла. Слышно, как юноша встает и обходит стол, направляясь к нему:

Я провожу вас к ОАИ,[14] говорит он. Пожалуйста, возьмите меня за руку.

Что?

Он кладет ладонь Сэмми себе на запястье. Нервы у Сэмми натянуты охеренно, но ему все-таки удается сладить с собой и не жать слишком сильно. Запястье у малого тонкое, Сэмми мог бы сломать его одним резким ударом. Юноша куда-то идет, и Сэмми с ним вместе. Жутковатое ощущение. Сэмми отродясь ни с кем так не ходил. Смешно, с виду он вроде бы сам собой распоряжается, ан нет, потому как ведут-то его, и все- таки это его рука держит чужую, а не наоборот. Проходит минута, прежде чем он вспоминает, что разозлен. Палка ударяет в дверь. Юноша открывает ее, проводит в нее Сэмми и подводит к креслу. Посидите пока здесь, говорит он, это недолго.

…

Все в порядке?

Сэмми отнимает руку, опускается в кресло, приготовляясь к тому, что опять провалится.

Все в порядке, мистер Сэмюэлс?

Сэмми шмыгает носом. Послать бы их всех подальше. Он даже не злится больше. Просто хорошо бы мальчишка отвалил прямо сейчас, пошел бы своим долбаным путем.

Он кладет палку на пол, садится, держась за подлокотники. Слышатся удаляющиеся шаги.

Как бы там ни было, друг, это его дурацкая долбаная вина, точно тебе говорю, это я о том, что ты балабон, просто-напросто балабон.

А, к черту. Покурить бы сейчас, вот что. Вряд ли у них тут курилка имеется. Хотя, может, и есть, для персонала. Он начинает напевать, потом умолкает. Ни одного херовенького звука, ничего. В последнем кабинете было тихо, а здесь и вовсе ничего не слыхать. Может, тут и нет никого, может, он один. Тут непременно должно валяться разное зелье. Все-таки кабинет, знаю, что говорю, значит, должно. То да се. Он нащупывает палку, поводит ею вокруг, не вставая: палка ударяется обо что-то, о мебель.

Глупо даже думать об этом. Да наверняка, стоит встать и начать шарить по столам, долбаная дверь тут же и откроется. При его-то везухе, друг, точно тебе говорю, так оно, на хер, и будет. Самое лучшее – расслабься, пусть оно как валялось, так и валяется. Да и что ты тут найдешь! хлебаные карандаши и прочую херь.

Плюс камера небось работает, мать ее, ты шутишь!

Сэмми зевает. Исусе, ну и устал же он, друг; любое движение дается с трудом. Зевает снова; это все кресло, до того оно, на хер, уютное; сначала-то вроде нет, а после привыкаешь; начинаешь с того, что просто сидишь, но постепенно откидываешься, и почти уж лежишь, как на склоне. И хочется обувь сбросить. Еще зевок. Исусе-христе. Да и тепло тут, как будто они центральное отопление врубили на полную мощность.

Вообще-то ему было с чего устать, посидеть пару минут с закрытыми глазами, чуток вздремнуть – это самое то, что надо. Столько всякой херни на него свалилось; и потом, он же не на краю обрыва лежит, с которого можно ненароком свалиться, это кабинет, и вокруг всего-навсего люди.

Что и составляет гребаную проблему, так что ты лучше будь начеку, друг, начеку.

Начеку, как хрен знает что, вот каким тебе следует быть, друг. Он сел, наклонился вперед, оперся локтями о бедра, выдохнул, вдох, выдох. Свежий, блядь, кислород. Потому как все тут просто старается тебя усыпить. Для того все и придумано; они тут хитрые, на хер, в УСО-то, все придумано для того, чтобы твои долбаные мозги перестали работать, чтобы ты думать не мог, если вдруг соберешься составить какой ни есть план. Так что необходимо любой ценой оставаться начеку. Тебе нужны все твои органы чувств, все до единого, друг, точно тебе говорю. Сэмми как-то читал книжку про летучих мышей; слух у них немыслимый, чего-то там ультразвуковое или еще какая херня, они вроде как изобрели, чтобы скомпенсировать слепоту, свои собственные радары. Или вот еще, господь всемогущий, армейская программа была по телику, так там один слепой мужик стоял по одну сторону стены и все знал, что творится по другую, просто улавливал, что происходит в другой комнате, где какие люди стоят и все такое – вроде того мудака, который вилки умеет гнуть. Да только вилки гнуть это вроде концерта самодеятельности в «Палладиуме»[15] по сравнению с тем, что вытворял тот слепак, он словно развил в себе еще какой- то орган чувств. Очень на то походило. Так что, может, и такие, как Сэмми, тоже на это способны. Может, стоило в детство впасть; те первые несколько часов ты только и знал, что вопить да ногами лягаться, прокладывая дорогу в мир. Потому как все же рождаются незрячими. Сэмми помнил, как увидел малыша Питера в больничной люльке, как беспокоился, все ли у того в порядке, потому что сразу-то не поймешь. Глаза их видишь, но как понять, будут ли они, на хер, работать, ну вроде как: ты видишь магазин, набитый ботинками, но ведь ни один из них ни хрена не ходит. Ну и прочее все, и все разное.

Вы мистер Сэмюэлс?

Да. Сэмми вздергивает голову; он и не слышал, как она подошла.

Тогда будьте добры, сделайте шаг вперед.

Она, должно быть, совсем рядом. Чуть попахивает духами или еще чем, может, свежим мылом; ощущение полной и абсолютно охеренной чистоты, друг, так и видишь ее – блузка на шее расходится, верхние две пуговицы расстегнуты, намек на сладкую тайну, клевая юбка, жакетик, украшения и этот, как он, на хер, называется, э-э… – класс или как-то там еще, не знаю, стиль; Сэмми вылезает из кресла, следуй за этим шелестом; любой твой каприз, бэби, давай. Куда? спрашивает он.

Стул слева от вас, между столами.

Сэмми на ходу постукивает палкой. Налетает на что-то. Больше похоже на обеденный стол, чем на письменный, Сэмми обходит его кругом. Еще один такой же, а может, этот как раз и письменный. По стуку сказать трудно. На долю минуты он останавливается.

Теперь немного влево, говорит она, между столами.

Исус всемогущий, куда тут налево, о чем она? Он тычет вокруг палкой, пока не обнаруживает пустоту, смещается в ту сторону, проход узкий, левое колено обо что-то ударяется.