Для операции на Кавказе предназначалась заново сформированная группа армий «А», для которой уже был подготовлен оперативный штаб. Возник вопрос о подходящем главнокомандующем для этой группы; Гальдер и я – совершенно независимо друг от друга – предложили имя фельдмаршала Листа. Гитлер колебался и никак не мог решиться, в то же время и не объясняя, что он имел против него. Наконец, когда на принятие решения уже не оставалось времени, мы вместе с Гальдером поговорили с Гитлером об этом, и после длительных колебаний он дал свое согласие. Но при первой же операции, проведенной этой группой армий, когда она продвинулась за Ростов и готовилась развернуться в глубь Кавказского района, возникла новая волна необоснованных обвинений против Листа: тотчас же возникли заявления, что он помешал танковым соединениям СС прорваться к Ростову или начал слишком поздно и атаковал слишком осторожно и т. д., хотя каждый из нас знал, что он действовал согласно отдававшимся ему приказам.

Через несколько недель Лист прибыл с докладом в штаб-квартиру фюрера в Винницу; я сам был в Берлине, но по возвращении был вынужден выслушивать жалобы Гитлера, что это я несу ответственность за то, что предложил имя этого неподходящего человека, поскольку он производил самое наихудшее впечатление, кроме того, совершенно не ориентирующегося: он явился к нему, принеся карту, напечатанную в масштабе один к миллиону, и даже не отметил на ней никакие диспозиции своих войск, и т. д., и т. п. А когда я возразил, что он, Гитлер, сам специально запретил возить подробные карты на самолетах, он яростно обернулся ко мне и закричал, что Геринг также присутствовал на этом совещании с Листом и тоже был весьма возмущен всем этим.

Неудачный полет, совершенный Йодлем в горнострелковый корпус, базировавшийся преимущественно на Кавказе и ведущий сражения за горные перевалы, ведущие к Черному морю, вывел этот кризис на максимум. Йодль подробно переговорил с командующим этим горно-стрелковым корпусом генералом Конрадом и с фельдмаршалом Листом о безнадежности ситуации, и по возвращении он этим же вечером доложил фюреру, что вынужден был согласиться с мнением Листа, что поставленная перед ним задача была невыполнима. Я опущу подробности этого дела – Йодль, может быть, расскажет о них лучше, чем я. В любом случае, доклад Йодля – который на самом деле не представлял ничего, кроме мнения самого Йодля и Листа, – лишил фюрера дара речи, а затем вызвал ужасающую вспышку ярости. Это опять произошло из-за кризиса доверия и патологических подозрений, что его генералы в заговоре против него и пытаются саботировать его приказы, находя этому, по его мнению, жалкие отговорки. Им овладела idee fixe захватить прибрежную дорогу вдоль Черного моря и над западным отрогом кавказских гор; он считал, что его генералы не могли понять все достоинства этой стратегии и по этой причине противостояли ему. Чего он совершенно не хотел понимать, это того, что огромные трудности материального и технического снабжения из-за горных дорог делали эту операцию совершенно невыполнимой.

В результате его необузданная ярость обернулась против Йодля и меня – поскольку я с самого начала готовил эту поездку Йодля; мне было приказано на следующий день вылететь в Сталино к Листу и сообщить ему, чтобы он оставил командование группой армий и вернулся домой ожидать соблаговоления фюрера.

Я так никогда не узнал, кто баламутил воду против Листа, командующего армией наивысшего калибра, который продемонстрировал свои достоинства во Франции и на Балканах. По-моему, эта охота на ведьм началась с политической стороны, от Гиммлера или Бормана; по-другому это не объяснить.

Последствия описываемых событий отразились уже и в других местах: Йодль должен был исчезнуть, хотя я и защищал его, беря всю ответственность на себя; несмотря на то что моя репутация была подорвана, мне все равно отказали в увольнении или переводе на другую должность, даже несмотря на то, что Геринг обещал мне добиться этого от фюрера. Мы больше не обедали с ним за одним общим столом, и на всех наших обсуждениях присутствовали стенографисты. Только 30 января 1943 г. он вновь снизошел до того, чтобы пожать нам с Йодлем руки.

Даже начальнику Генерального штаба Гальдеру не удалось остаться незатронутым в этой шумихе вокруг Листа. Операции, как на самом Кавказе, так и севернее его, совершенно не удовлетворили амбициозные планы Гитлера, а атаки русских на группу армий «Юг» западнее и южнее Москвы привели к тяжелому положению; на самом деле эти атаки были предприняты для того, чтобы ослабить давление на русских на южном секторе фронта.

Гальдер верно описал общее положение как далеко не удовлетворительное, несмотря на громадные территории, завоеванные во время нашего наступления. Гальдер, так же как Йодль и я, хотел увидеть, где русские выявят свои стратегические резервы, в добавление к тем распознаваемым и очевидным очагам наступления; по его мнению, эти резервы все еще не были брошены на весы. К тому же русские приемы ведения войны во время нашего большого наступления на юге приобрели новый характер: по сравнению с предыдущими действиями по окружению, количество попавших к нам пленных оставалось относительно малым. Противник заблаговременно ускользал из расставленного нами для него капкана и в качестве стратегической обороны использовал бескрайние просторы своей территории, уклоняясь от наших сил и избегая губительных действий. Только под Сталинградом и в самом городе, а также на горных перевалах противник оказал наиболее упорное сопротивление, так как он больше не должен был бояться тактического окружения.

Хотя ядро 6-й армии под командованием Паулюса и смогло достигнуть – весьма надеясь на силу наших союзников, расположенных вдоль Дона и усиленных отдельными немецкими дивизиями, – района Сталинграда, его войска были слишком растянуты, чтобы провести что-то еще, кроме локальных наступлений на нефтяных месторождениях и под Сталинградом; чрезмерно растянутый фронт уже больше не мог осуществлять сокрушительные атаки. Гальдер верно осознавал опасность, грозящую донскому флангу, который на юге от Воронежа удерживали венгры и итальянцы, а на западе от Сталинграда – румыны. Фюрер никогда не упускал из виду возможную угрозу донскому флангу, его вера в союзников была довольно слабой, но он весьма высоко оценивал оборонительные достоинства Дона как преграды, по крайней мере до тех пор, пока он не замерзнет, так что он считал такой риск оправданным.

Хотя Гитлер и терпел сотрудничество с Гальдером, скорее из здравого смысла, чем из-за доверия или даже из личной симпатии, между ними отмечалась явная отчужденность, нарастающая напряженность отчасти выражалась в его резком обращении с Гальдером и отчасти в неприятной критике в его адрес, а иногда даже и в неистовых ссорах. Мы все видели, как Гитлер высказывал свое разочарование по поводу того, как было прекращено наступление, и призывов о помощи групп армий «Север» и «Центр» – безнадежно сражавшихся и отчаянно защищавшихся, – призывов, которые Гальдер подчеркивал и обращал на них его особое внимание.

Гитлеру было необходимо хоть на кого-то излить свою злость. Во время его споров с Йодлем и мной он уже показывал свою неспособность управлять своими чувствами. Его невыносимую раздражительность по большей части можно было отнести за счет жаркого континентального климата Винницы, которого он не переносил и который буквально ударял ему в голову, как несколько раз объяснял мне профессор Моррель. Медикаменты здесь были бесполезны; и даже постоянное кондиционирование в его бункере и в рабочем кабинете только на время облегчало его дискомфорт.

Кроме этого, любая ситуация только укрепляла в нас молчаливое понимание, что громадное количество людей и материалов, которые мы вкладывали без всякой надежды на возмещение, не шли ни в какое сравнение с небольшими до настоящего времени потерями русских. Почти каждый день Гальдер ждал новых данных о имеющихся у противника боеспособных формированиях стратегического резерва, о производстве противником танков и запасных частей (по данным генерала Томаса) и о мощностях военной промышленности на Урале (вновь по данным Томаса) и т. д.; и фюрер приходил в ярость, опровергая эти данные.

Отныне мне запретили распространять «пораженческие» доклады генерала Томаса: они были полнейшей иллюзией, он не потерпит этого и т. д. Он стал критиковать Гальдера все чаще и чаще, поскольку тот был пессимистом, пророчащим гибель, заражающим главнокомандующих своими стенаниями и т. д. И в тот момент я понял, что колесо вновь прокрутилось на полный цикл: опять искали козла отпущения, и кого-то опять отправят в утиль.