горстки островов и главной британской базы на Крите. Особого упоминания достойна ссора из-за победного входа войск в Афины: Гитлер хотел сделать это без победного парада, чтобы не обидеть национальную гордость греков. Муссолини же, увы, настаивал на триумфальном входе в город своих войск (которые сначала нужно было срочно перебросить к городу, поскольку они несколько дней, бездельничая, шли позади германских войск, вытесняющих британские войска). Фюрер уступил требованию Италии, и германские и итальянские войска вместе маршем вошли в Афины. У греков этот жалкий спектакль, разыгранный нашим доблестным союзником, которого они честно победили, вызвал только хохот.
Из-за тревоги за маршруты снабжения наших войск, сражающихся в Северной Африке, – понемногу увеличивающихся до численности бронетанковой дивизии под командованием Роммеля – фюрер стал искать способы защиты этих коммуникаций через Средиземноморье от атак британского морского флота, желая предоставить им дополнительные меры безопасности. В то время как Роммель, своими смелыми и стремительными действиями, отразил нависшую над Триполи опасность, в голове Гитлера начал зарождаться план захвата у британцев либо Крита, либо Мальты, пока они были ослаблены своим поражением в Греции; этот проект мог быть осуществлен только воздушным десантом, совместно или следом за атакой войск с моря, причем поддержка итальянцев в последнем аспекте могла быть более чем проблематичной. Вполне возможно, Гитлер хотел показать Муссолини, на что на самом деле похожа средиземноморская кампания. Из двух возможных объектов я отдавал предпочтение операции на Мальте, где, с нашего обоюдного согласия с Йодлем, находилась наиболее опасная для нас и более важная в стратегическом отношении британская база. Но окончательный выбор был оставлен за ВВС, и Геринг решил, что атаковать нужно Крит, явно считая эту задачу наиболее легкой. Гитлер согласился[37].
Между тем фюрер решил, что новый день «Д» для нападения на Россию должен быть назначен на середину июня. Это потребовало стремительного высвобождения армейских частей, занятых в операциях зачистки на Балканах, и их повторного включения в состав войск, сосредотачивавшихся на нашей границе с Россией. Результатом было недостаточное усмирение Югославского региона, в котором совсем не вовремя, спровоцированная открытыми призывами Сталина и при его энергичной поддержке, вспыхнула партизанская война. К сожалению, немногочисленные оставшиеся там войска не смогли в зародыше задушить это партизанское движение, и с течением времени ситуация осложнилась так, что потребовалось усилить находящиеся там наши силы безопасности, поскольку самоуверенные итальянцы, которые должны были освободить нас от этого бремени, дезертировали по всему фронту и укрепили партизанскую армию Тито, которая вооружилась их оружием.
Британия и Россия делали все, чтобы разжигать новые очаги сопротивления и таким образом связывать наши войска, в то время как новому государству Хорватии, испытывавшему опасения по поводу их «протектора», Италии, ревность Италии к нам только мешала установить внутренний порядок. Фюрер пассивно наблюдал за этой трагедией, не делая ни малейших попыток выказать симпатию хорватскому народу, несмотря на явные интриги Муссолини. Он позволил своему союзнику играть свою партию, поскольку видел, какое это доставляет ему удовольствие, возможно, потому, что тогда другие дела казались ему более важными, или потому, что данные им обещания не позволяли ему вмешиваться.
Из Берхтесгадена мы вернулись в Берлин примерно в начале июня 1941 г. В итоге все Верховное командование было еще раз объединено под моим руководством, пусть всего лишь на несколько недель. Поскольку я не мог находиться в двух местах одновременно, я был вынужден предоставить ОКБ, за исключением оперативного штаба, почти полную независимость по большинству дел в Берлине, хотя, естественно, поддерживал с ними постоянную связь через курьеров или по телефону, даже в мое отсутствие. Возможно, я ошибся в том, что не убедил Гитлер признать, что основная доля моей работы находится в Берлине; но и без того он никогда не давал мне действовать самостоятельно; он вызывал меня к себе, если я отсутствовал более двух дней подряд. Поэтому было просто невозможно внутри высшего командования отделить военный оперативный штаб (сторону командования) от остальных штабов фюрера (стороны военного министерства); было необходимо хоть какое-то связующее звено, и никто не мог заменить меня в этом качестве. Если бы после получения этой должности у меня когда-либо было время, чтобы разработать другую организационную структуру, более подходящую для условий войны, то можно было бы улучшить это положение. Вплоть до 1941 г. сроки моих отлучек из Берлина были еще терпимо короткими; и они еще не были настолько постоянными, как во время войны на востоке, когда передо мной встала проблема, решить которую я уже не мог. В 1944 г. я вознамерился решить ее, назначив Варлимонта начальником штаба и моим постоянным представителем в Берлине; но в результате его многомесячной болезни после покушения 20 июля 1944 г. мы так никогда и не завершили этого.
В середине июня, в самый последний раз перед нападением на Россию, фюрер собрал всех своих высших фронтовых командиров и представителей различных служб Верховного командования, чтобы они выслушали обзор их задач и его финальную речь, в которой он убедительно доказывал свою точку зрения о неизбежной «войне идеологий». Указав, что наши попытки установить на Балканах порядок столкнулись с сильным сопротивлением, он сказал, что из слишком мягкого отношения к гражданскому населению надо извлечь урок; такое обращение было воспринято только как наша слабость, логическим следствием чего стал этот бунт. Он изучил методы старой дунайской монархии, которая постоянно укрепляла власть государства над своими подданными; таким образом, и мы должны ожидать еще больших проблем с советскими гражданами, которых будут подстрекать к насилию и терроризму... [38] Поэтому, сказал он, железный кулак может в конечном счете оказаться и самым добрым способом: террор можно сокрушить только контртеррором, а не процедурами военного трибунала. Он сам сокрушил террористическую тактику Коммунистической партии Германии не буквой закона, а грубой силой своих частей СА [чернорубашечников].
Только теперь я начал осознавать то, что я записал для моего адвоката в своих заметках на Рождество 1945 г.; Гитлер был одержим идеей, что его предназначением было уничтожить коммунизм до того, как он уничтожит нас. Он считал, что нет смысла полагаться на долговременные пакты о ненападении с русским коммунизмом; он осознавал, что если он не сможет разорвать то железное кольцо, которым Сталин – в союзе с западными державами – может окружить нас в любой момент, если захочет, то это приведет к экономическому краху Германии. Он с презрением относился к заключению мира с западными державами любой ценой и делал ставку только на одну карту: войну! Он знал, что если эта карты лягут против него, то весь мир встанет под ружье против нас. Он также знал, что означает война на два фронта. Но он взвалил на себя эту ношу, поскольку неверно оценил ресурсы большевизма и сталинского государства, что и привело к гибели как его самого, так и созданного им Третьего рейха.
Но, несмотря на это, летом 1941 г. казалось, что восточный колосс все-таки рухнет под могучими ударами немецкой армии, поскольку первые и, вероятно, самые лучшие передовые советские войска были, фактически, к осени уничтожены, они понесли чудовищные потери и в живой силе, и в технике: тысячи крупнокалиберных орудий и единиц бронетехники были в беспорядке разбросаны по полям сражений при первых акциях окружения, а количество пленных перевалило далеко за миллион. Хотелось бы знать, какая еще армия в мире могла бы противостоять таким сокрушительным ударам, не приди ей на помощь бесконечные просторы России, нескончаемые людские ресурсы и русская зима?
Уже в конце июля Гитлер считал, что действующая Красная армия не только разбита, но и ядро их обороны было подорвано настолько серьезно, что они уже были не в состоянии восполнить эти громадные материальные потери до того, как страна будет побеждена полностью. По этой причине – и это представляет большой исторический интерес – он уже в конце июля или в начале августа распорядился переключить производство большей части военной промышленности (не считая производства танков), на ускоренное производство снаряжения для военно-морского флота (подводных лодок) и ВВС (самолетов и зенитных орудий), предполагая усиление войны против Британии, в то время как на Восточном фронте армия должна была удерживать побежденного противника под контролем имеющимся вооружением, но с удвоенными танковыми силами.
Еще до ночи с 21 на 22 июня 1941 г. поезд фюрера с его самым близким окружением, включая Йодля, меня и наших адъютантов, прибыл на новую штаб-квартиру фюрера в лесной лагерь около Растенбурга. Оперативный штаб военного министерства был размещен в очень большом лесном лагере, в тринадцати милях[39] от нас, в то время как Геринг, главнокомандующий германскими ВВС, перевел свой штабной поезд в другой лагерь, находящийся в соседнем Иоганнесбургском
