— Обещаю, — ответила Элис. — Он будет в безопасности.

Той ночью Чарли мастурбировал первый раз за месяц, и в том незаполненном пространстве за глазными яблоками, где желание встречается с пустотой, он увидел женщину, повернутую к нему спиной, она шла босиком по полю бледно-зелёной травы. Прямо перед ней было озеро, голубую поверхность его колебал ветер; приблизившись к берегу, она скинула белое льняное платье на мокрый песок.

Чарли думал о женщине каждый раз, когда мастурбировал. Пейзаж всегда был разным, но она всегда удалялась от него, безразличная к его глубокой тоске и горечи, скопившейся в сердце.

На следующий день рядом с Чарли поселился другой узник. Его звали Леонард Тисдейл, и его приговорили к пожизненному заключению за похищение и изнасилование семи женщин в холмах к северу от Сан-Луис-Обиспо. Четыре его жертвы были студентками в Кал Поли, двое работали медсестрами в медпункте в лагере, а одна была официанткой в филиале «Говард Джонсон» [131].

Как говорили, все семеро были высокими, стройными и очень симпатичными.

— Такое количество мёртвых пёзд, — сказал Чарли Леонарду. — Пустая растрата.

Леонард только пожал плечами:

— Если уж ты вымогал у них деньги, то нет смысла оставлять их в живых.

— Это жадность, Леонард.

— Это моё дело. У тебя — своё.

— Пёзды — это святое. Я прав? — спросил Чарли у Виктора Зиммера, который стоял в своей камере, а на губах его играла странная улыбка. — Ты как думаешь, Вик?

— Пизда есть пизда, — ответил Виктор. В мыслях он представлял себе последнюю девушку, которою убил, её выдавленные глаза и то, как красная каша из её внутренностей текла по его пальцам на землю к ногам. — Тёплая или холодная. Вот что я думаю, Чарли.

— Я просто проверял, — сказал Чарли и улыбнулся. — Просто проверял. Подсчитываю голоса.

Восемь часов вечера. Вот уже почти час, как Эдди Корнелл сидел в баре «Ревеллс», глотал двойные порции текилы (впрочем, не доставлявшие ему радости) и курил одну за другой сигареты «Мальборо». К этому времени он был совершенно спокоен, дышал носом и время от времени слегка хмыкал и слушал десять искренних песен Патти Пейдж подряд в музыкальном автомате. Крис Лонг опаздывал на час, и Эдди решил подождать его до восьми тридцати, нет, до девяти, — и тогда, если он не придёт, уйти.

(Хотя обычно он опаздывал сам, Эдди не любил, когда опаздывают другие, что, несомненно, служило помехой, когда он был нечистым на руку полицейским или сейчас, когда он работал детективом в полиции Лос-Анджелеса и занимался расследованием убийств. Чтобы поймать преступника, требовалось приличное терпение, особенно, если ты полагался на информацию, полученную от «осведомителей», которые были крайне ненадёжны, указывая время встречи, если вообще называли его. Хотя для Эдди Лонг был не просто информатором, а человеком, вполне вероятно, замешанным в убийствах, и свободно ходил он по улицам только потому, что оказался полезным кому-либо вроде Эдди или его коллег.)

Нервы Эдди были напряжены, подняв глаза, он увидел отражение своего усталого лица в зеркале за баром, лица, не допускающего легкомыслия и внушающего страх.

Затем он поднял подбородок и постарался придать своему лицу более дружелюбное выражение, зная, что будет ждать Лонга всю ночь, лишь бы только узнать, говорит ли он правду.

— Я нашёл, — сказал Лонг Эдди, позвонив ему домой днём. — Я нашёл то, что ты искал.

— Не ври, Лонг.

— Да ладно тебе. Это правда. Я знаю эту девушку. Она была здесь. Она была в центре событий.

— Это всё ерунда, пока я не увижу сам фильм.

— Да пошёл ты к чёрту! Пойду тогда в другое место.

— Тебе некуда идти, — уверенно произнёс Эдди, что должно было показать, что он слышал угрозу Лонга и пропустил её мимо ушей. — Всё, что здесь творится, проходит через меня.

— Послушай, Эдди…

— Половина.

— Сорок процентов.

— Половина. Долгое молчание.

— Ладно, Эдди, по рукам.

— Встречаемся в «Ревеллс» в семь. И не смей опаздывать.

В музыкальном автомате заиграл «Теннессийский Вальс», и Эдди посмотрел в сторону бара. Клайд Феб наливал пиво стройному чернокожему мужчине болезненного вида. На мужчине была дешёвая кожаная куртка и модные золотые часы «Роллекс», которые вполне могли оказаться подделкой. Когда песня закончилась, Эдди спросил у Клайда:

— Ты с ней когда-нибудь танцевал?

— Танцевал с кем?

— Угадай.

Во взгляде Клайда, которым он наградил Эдди, сквозило раздражение.

— Не знаю, о чём ты говоришь, — ответил он.

— Конечно, знаешь. С мисс Патти Пейдж — модной певицей.

Клад поставил кружку с пивом рядом с чернокожим мужчиной, который усмехнулся:

— Да ладно тебе, расскажи. Ты танцевал с ней или нет?

Клайд несколько секунд неодобрительно смотрел на чернокожего человека, особенно его заинтересовали следы хирургических швов вокруг глаз, затем захромал к кассе.

— Не твоё дело, Джимми, — ответил он, выбивая чек. — И не ваше.

Чернокожий посмотрел на Эдди:

— Клайд по-прежнему влюблён. Занятно, да?

Эдди молча кивнул. Внезапно, наблюдая за тем, как чернокожий наполовину опустошил свою кружку, он кое-что вспомнил. Джимми. Да, именно. Его звали Джимми Хилтон, он был боксёром в пятидесятые годы, стройный боец во втором полусреднем весе, который выиграл свои первые тридцать два боя. Эдди вспомнил, что видел тот бой, когда Джимми победил Феликса Эскобара, гордость Восточного Лос- Анджелеса, отправив его в нокаут в шестом раунде страшным хуком слева.

— Я видел, как ты побил Эскобара, — сказал Эдди. Чернокожий человек долго и с удивлением смотрел на Эдди.

— Эскобара, говоришь? Ты был там?

— Сбоку от ринга. Вместе с Джеком Гаваной и Карлом Ризом.

— Ты ставил на меня?

— Да, конечно.

— Тогда ты выиграл кучу денег.

«Исход боя предрешён», — сказал Эдди Карл Риз за десять минут до начала первого раунда. Контракт Эскобара курировал Джек Гавана, а карьерой Хилтона занимался Джо Монумент, чернокожий ростовщик из Детройта, где родился Хилтон. Монумент был главным человеком, работающим на преступную семью Трапани, особенно на Джо Карбо, мошенника, контролировавшего рынок бокса на Восточном побережье. В следующей схватке Хилтон сражался за титул с Кидом Гевиланом. В течение пятнадцати раундов Хилтона жестоко избивали, и шесть раз он вставал из нокдауна.

Прикрыв глаза, Эдди раскачивался на высоком стуле возле стойки бара, пытаясь вспомнить, в каком же году дрался Эскобар, в 1956-м или 1957-м. Как бы там ни было, он к тому времени вот уже два года как окончил школу и брал взятки. «Господи Иисусе», — тихо пробормотал Эдди и покачал головой, почувствовав лёгкий трепет в сердце. Тут он открыл глаза и заказал следующую порцию, стремясь погасить возникшую печаль.

В старших классах школы Эдди был знаменитым на весь Лос-Анджелес футболистом, тощим злобным