ноябре 1944 года меня направили на фронт на Висле, я при первой же возможности перешел на советскую сторону.

Мои показания были занесены в протокол, который я подписал. Затем состоялась продолжительная дружеская беседа с советскими товарищами.

Я понимал, что для проверки моих показаний, которые, конечно, были не совсем обычными, потребуется определенное время. И поэтому для меня, собственно, явилось неожиданностью, когда два дня спустя меня вместе с другими военнопленными – их было четыре или пять тысяч – перевели в другой, более крупный лагерь военнопленных в районе Пулавы. Мне сказали, что мои протокольные показания также направлены в этот лагерь, но я тем не менее должен рассказать там обо всем руководителям лагеря.

50-километровый переход из Радома в Пулавы нам пришлось ввиду трудностей с размещением на ночь и с питанием проделать в течение одного дня. Поскольку я уже втянулся в ходьбу, больная нога не причиняла мне особого беспокойства.

Через Вислу мы переправились по понтонному мосту неподалеку от бывшего советского плацдарма «малая земля», где-то поблизости от позиций нашей роты подслушивания, откуда мы отошли ночью 14 января, чтобы не попасть под огненный вал советской артиллерии.

Сразу же по прибытии в лагерь военнопленных в Пулавы я обратился к одному из офицеров лагеря. Выслушав, он направил меня в походивший на замок дом, где размещались немецкие пленные солдаты.

Едва я устроился и задремал, как в помещение вошла советская девушка-солдат со списком в руках. Она назвала мою фамилию, сказав, что я должен явиться в канцелярию лагеря. Там уже находился протокол с моими показаниями. Мне было задано еще несколько дополнительных вопросов, на которые я ответил, как мог. Прежде всего у меня спросили фамилии, звания и должности советских товарищей, с которыми я поддерживал связь в Москве. Я мог назвать лишь две фамилии, причем счел необходимым заметить, что это могли быть и вымышленные фамилии-клички. Я сказал также, что, соблюдая правила конспирации, воздерживался от проявлений любопытства и не задавал лишних вопросов. Мне было достаточно знать, что я работал на Красную Армию, на Советский Союз. Кроме того, я назвал фамилии двух немецких товарищей, которые, как мне было известно, до начала войны жили в Советском Союзе и которые знали о моем участии в антифашистской борьбе. Живы ли еще эти товарищи и где они теперь находились, я, разумеется, не знал – ведь уже более трех с половиной лет шла ужасная война.

На следующее утро я в сопровождении молодого лейтенанта с автоматом снова тронулся в путь. Но, к сожалению, путь наш лежал на запад, а не на восток, как я рассчитывал, – мои надежды на это оказались преждевременными. Мы ехали в Лодзь, о взятии которой было сообщено несколько дней тому назад. Это путешествие длилось два дня. Когда мы прибыли в Лодзь, я особенно остро почувствовал, что город освобожден советскими войсками совсем недавно. Мне было очень не по себе оттого, что многие прохожие на улицах явно принимали меня за опасного военного преступника, который пытался скрыться, а теперь схвачен, – ведь на мне была немецкая военная форма и вел меня советский офицер с автоматом. Сопровождавший меня молодой советский лейтенант чувствовал себя явно не в своей тарелке. «Видишь, – сказал он мне, – как любят вас, немцев, здесь в Польше». Ему пришлось ограждать меня от гнева возмущенных людей, которые несколько раз задерживали нас, окружая плотным кольцом.

Люди несколько успокоились, когда им разъяснили, что я не имею отношения к разгулу террора эсэсовцев и гестапо, царившего здесь в последние дни перед освобождением города. Дело в том, что, когда в предместьях Лодзи неожиданно появились советские танки, эсэсовцы и гестаповцы подожгли большое здание, в котором находились сотни заключенных польских патриотов. Нескольким из них удалось взломать двери и выбежать из здания, но они были скошены пулеметным огнем. Кого не убили, тот сгорел. Здание сгорело дотла, и лишь после этого удалось вынести во двор обугленные трупы узников, где они все еще лежали, когда мы прибыли в Лодзь. Это было совсем рядом от места, где нас остановила разъяренная толпа людей, которая хотела расправиться со мной за такое преступление.

Итак, молодому лейтенанту стоило немало сил, чтобы доставить меня целым и невредимым в лагерь военнопленных в Лодзи. Там меня сразу же допросили, а затем поместили в небольшом бараке, где находились военнопленные немцы, отвечавшие за самоуправление. В их обязанности входило наряду с прочим обеспечение в лагере, под надзором советского персонала, порядка и безопасности, работы бани и кухни, проведение утренних и вечерних проверок на плацу и организация рабочих команд для выполнения различных, нередко срочных работ.

Лагерь был рассчитан на 3–4 тысячи человек – так, по крайней мере, думалось мне. Однако чаще всего там находилось вдвое больше людей. Число военнопленных, которые предпочли поднять руки вверх и сдаться, вместо того чтобы бессмысленно умирать за Гитлера и его преступный режим, оказалось неожиданно большим. Временами их просто было невозможно сосчитать. Иногда все мы в команде немецкого самоуправления оказывались в чрезвычайно трудном положении, когда вдруг среди ночи нам объявляли, что перед воротами до отказа переполненного лагеря стоит колонна военнопленных, скажем, численностью около двух тысяч человек, о которой никто нам заранее не сообщал и которую никто не ждал. Этих людей требовалось немедленно где-то разместить. Они проделали не один тяжелый переход при лютом морозе, в пути были потери, имелись больные. Лазарет и кухня работали всю ночь напролет.

Конечно, никто из старших по баракам не выражал восторга, когда в бараке, который был рассчитан на 400 человек и в котором уже находилось 800 военнопленных, надо было разместить еще 400 человек. А военнопленные – старожилы лагеря чаще всего с пониманием реагировали на довод, что ведь и они сами могли бы оказаться в таком же положении – стоять на холоде после изнурительного марша перед воротами лагеря для военнопленных, и что они подумали бы, если бы им сказали, что их товарищи, находящиеся в уже переполненных, но теплых бараках, отказываются впустить их.

Но случалось, что люди не хотели проявлять понимания. Они просто отказывались потесниться на и без того уже узких нарах. Тогда приходилось прибегать к энергичным мерам. Иногда оказывалось необходимым даже вызывать представителя советской администрации лагеря. Обычно это помогало. Мне запомнился один случай, когда однажды ночью пришлось поднять и вывести из барака всех людей. «Старикам» и вновь прибывшим было приказано построиться перед бараком, а старшему по бараку выпала неблагодарная задача выкроить каждому место на нарах.

Естественно, что, когда неожиданно прибывала группа военнопленных, о которой не сообщалось заранее, возникали трудности с питанием. Иногда приходилось даже сокращать пайки, чтобы каждый мог получить хоть немного. Но с голоду никто не умер.

Среди военнопленных имелись, однако, и такие, кто считал, что не сможет выдержать два-три дня без нормальной еды. Встречались и люди, настолько сбитые с толку антисоветской фашистской пропагандой, что они были убеждены – «русский Иван» все равно расправится с ними, так же как, наверное, они сами по приказу фюрера и верховного командования вермахта убивали советских военнопленных – командиров и особенно комиссаров. Поэтому, считали они, не стоит думать о гигиене и чистоте – все равно скоро придет конец.

Могу засвидетельствовать как очевидец, что советская администрация лагеря военнопленных в Лодзи, советские и немецкие врачи и санитары в небольшом лагерном лазарете отчаянно боролись с различными эпидемиями и болезнями. Но когда, например, мы мало-мальски справлялись с дизентерией – причем нам никогда не удавалось избавиться от нее полностью, то, как только в лагерь неожиданно прибывало несколько тысяч новых военнопленных, среди которых имелись больные дизентерией и тифом, снова начиналась, казалось, безнадежная борьба против антисанитарии и эпидемий.

Каждый находившийся в пересыльном лагере в Лодзи военнопленный имел возможность помыться и выстирать белье, сходить в баню с парилкой и т.д. Но среди пленных попадались такие – и в этом отношении особенно выделялись фанатичные фашисты и все еще верившие в Гитлера солдаты, – которых приходилось заставлять силой мыться и стирать свое белье. Когда одну партию прибывших в лагерь военнопленных сразу же, до размещения в бараках, направили в баню, то среди них началась паника. Они вели себя, как маленькие дети, которые всячески стремятся избежать чрезвычайно неприятной для них процедуры мытья с мылом. И только когда эти люди стали молить о сохранении им жизни, стала ясна причина возникшей паники: некоторые из них слишком хорошо знали, возможно по собственному опыту,