напряженном молчании они как по команде начинают бить тарелки, бутылки, бросать книги, подносы, бутерброды. Представь себе эту бунтующую банду, топот ног, звон стекла и беспомощный свист Макхаби!
Зрелище было необычным и пугающим. Кто позвал полицейских, откуда они взялись, не знаю – но стоило им появиться, как вместо разъяренной банды передо мной оказались ребята, медленно отступившие на свои места в том же угрюмом молчании.
– Боюсь, не моя ли это вина, мистер Макхаби, – начала я.
– А чья же еще, черт возьми?! Я предупреждал вас. Я знал, к чему ведут ящики пожеланий и разговоры по душам. Вы мне не верили? Теперь, может быть, поверите.
Потом полетели циркуляры, распоряжения, указания: «предусматриваемые наказания», «твердые меры», «фамилия и имя каждого ученика, находившегося в учительской столовой», «уродливое проявление», «в целях предотвращения подобных инцидентов в будущем» вместе с неизменным «до моего сведения дошло».
А насмешливые глаза Фероне, казалось, все время следили за мной…
Я попыталась выяснить, почему нельзя улучшить работу столовой: претензии ребят были совершенно справедливы. И почему нельзя им питаться вне школы? И вновь я обратилась к своему верному источнику – самим ребятам. Вот несколько их ответов:
Один семестр нам разрешили ходить в закусочную напротив и в магазинчик на углу. Но мы слишком нарушали общественный порядок и мешали спокойно есть другим посетителям. Поэтому разрешение отменили.
Если произойдет несчастный случай в школьные часы – это противозаконно. Например, угодил под машину по дороге в закусочную. В прошлом году школе попало за то, что учитель послал ученика за аспирином и его переехала машина. Теперь мы все из-за этого страдаем.
Поесть вне школы стоит дорого. И все же пусть нам разрешат. Мы ведь тоже люди.
Ну и что, если мы разобьем солонку или прольем что-нибудь в толкотне или будем громко разговаривать в ресторане? Разве мы становимся несовершеннолетними преступниками или сексуальными маньяками?
Оправдания и оправдания, причины и причины – вот всё, что нам выдают, а я этого не принимаю.
Пытались добавить 10 минут для еды и сделать настоящую получасовую большую перемену для каждого класса. Но эти минуты надо было вычесть из уроков, и учителя сказали, что не могут терять учебное время, особенно в классный час.
Кто-то придумал позволить нам есть в классе еду, что мы принесли из дома. Но сказали, что еще покупать себе молоко или мороженое – нельзя. И нельзя, чтобы в классе завелась грязь, как в столовой. И понадобился бы специальный учитель для наведения порядка.
Какая польза от того, что достали больше стульев для столовой, когда не хватает столов.
Начинаю понимать трудности, с которыми приходится сталкиваться Макхаби. В порядке дисциплинарной меры он хотел было отменить назначенные на тот же вечер танцы в честь Дня благодарения, но билеты уже были проданы, школьный оркестр подготовлен, пунш сварен. Макхаби убедили, что наказывать всех за проступки немногих не только недемократично, но и может привести к новой «нежелательной вспышке» со стороны учащихся.
После уроков я нашла на своем столе размякшую шоколадную индейку с поздравительной открыткой:
Желаем счастья, лучшего в мире,
От комнаты номер 304.
А вечером на танцах (я была одной из дежурных наставниц) я едва узнала в причесанных, начищенных, принаряженных и до чего же вежливых ребятах тех, кто громил столовую.
Спортивный зал был украшен гирляндами и воздушными шариками, ленты из бумажного крепа обвивали баскетбольные корзинки и прожекторные установки. Параллельные брусья, деревянные кони и маты были сдвинуты к стене. В углу разместился школьный оркестр, музыканты – в малиновых блейзерах с золотыми буквами «КК», барабан задрапирован в малиновый атлас с золотыми буквами. В другом углу был накрыт стол – чаша с пуншем, бумажные стаканчики, печенье.
Другие дежурные наставницы – Беа, веселая и сияющая, Мэри, раздраженная дополнительными обязанностями, – разливали пунш. Генриетты, которая, как мне говорили, не пропускала ни одного вечера танцев, не было. Не было и Пола.
Но главным открытием стали для меня мои мальчишки и девчонки. Особенно мальчишки, потому что девушки и так приходят в класс подкрашенными, причесанными. Но мальчишек я впервые видела в костюмах, пиджаках, при галстуках, в начищенных ботинках, с торжественно-напряженными лицами. У всех на лацканах приколоты бумажные оранжевые тыквочки, на них написано имя.
– Добрый вечер, мисс Баррет! – солидно говорил каждый.
Причем самым вежливым и самым застенчивым оказался наш вечный шут Лу Мартин. Подтянутый и напряженный от избытка учтивости, он подошел ко мне:
– Позвольте пригласить вас на танец, пожалуйста?
Он повел меня почтительным шагом, держа осторожно под локоть, словно мыльный пузырь. И развлекал меня светской беседой:
– Любите ли вы индейку? Весьма мило украсили наш спортзал, не правда ли? Вам нравится работать в нашей школе? Вы танцуете очень отлично.
Фероне не было, Эдди Уильямса и Вивиан Пейн тоже. Зато Гарри Кагана было больше чем надо: танцы устраивала Всеобщая организация учеников, а он – ее президент.
Когда же ребята танцевали друг с другом, они такое выделывали – и крутились, и скакали, и выгибались. Лу Мартин с Кэрол Бланка выдавали почти акробатические номера, а Линда и Боб исполнили сольный танец.
