На протяжении двух нелегких месяцев учебы в колледже они часто выбирались на долгие прогулки по лесу и проводили вместе почти все свободное время. «Мы стали неразлучны», – вспоминал Андреас.

Элизабет нашла свою родственную душу, кого-то, с кем она могла быть откровенна – хотя бы в известной степени. «Она действительно доверилась мне, – сказал он. – Я знал, что родители давили на нее, и что в четырнадцать или пятнадцать лет она сбегала из дому, и что была очень близка с некоторыми из своих братьев и сестер. Одной из сестер она доверяла больше других и часто оставалась у нее».

Несмотря на их физическую близость, настоящего секса у них никогда не было, потому что Элизабет в последний момент «внезапно отстранялась», сказал Андреас. «Она объяснила, что не может заниматься со мной любовью. Тогда я подумал, что она еще не готова, но теперь понимаю, что, наверное, ее отец причинил ей какую-то травму».

На тот момент Фрицль спал с ней уже семь лет (если верить тому, что рассказала в полиции Элизабет), но она была скрытной во всем, что касалось ее жизни дома. «Она лишь однажды говорила о семье и родителях, и то сказала только, что у нее очень строгий отец. Она сказала, что он оплатил ее обучение здесь, но сама она предпочла бы стать косметологом». Они даже мечтали о том, чтобы сбежать вместе и пожениться тайком, но теперь Андреас уверен, что об их планах как-то пронюхал Фрицль.

В конце концов влюбленные решились заняться любовью у Андреаса дома, но прежде чем им представилась такая возможность, Фрицль объявился в дверях колледжа, силой усадил Элизабет в машину и забрал с собой. «В ту ночь она собиралась остаться у меня, мы хотели заняться любовью, но приехал ее отец и увез домой», – сказал Андреас. Пока отец ждал ее у входа, молодые люди смогли побыть вместе несколько минут. «Я поцеловал ее на прощание и сказал, что приеду в Амштеттен навестить ее, но она волновалась из-за своего отца. Он ждал в машине, и она боялась, что он накажет ее, если узнает о нас. Она была крайне взволнованна и подавлена. Она завалила часть экзамена – теорию – а я все отпускал шуточки и пытался приободрить ее. Я сказал: „Не переживай, экзамен всегда можно пересдать“, – но мне казалось, что было что-то еще, что тревожило ее».

Перед тем как уйти, Элизабет взяла с Андреаса обещание, что он никому не расскажет об их любви. Учитывая обстоятельства, это было разумной мерой предосторожности. Он знал, что ее отец был приверженцем жесткой дисциплины, но ни он, ни кто-либо другой не могли оценить масштабов, которых достигала его деспотичность и эгоцентричность в стремлении слепо подчинить себе собственного ребенка. «Она говорила, что у нее суровый отец, но я и подумать не мог, что он способен на такое. А кто мог? Мы были влюблены без памяти и обещали писать друг другу».

Им не разрешили даже толком попрощаться, когда она села в серый отцовский «мерседес», потому что Элизабет было запрещено разговаривать с молодыми людьми. Но он запомнил их торопливое, тайное прощание. «Мы поцеловались и обещали писать письма, как только будет выдаваться свободная минута». Но, не получив ни одного ответа, он решил, что перестал быть ей интересен. «Теперь я понимаю, что у нее попросту не было возможности отвечать на мои письма».

Элизабет призналась, что его письма даже не попадали к ней в руки. Перед тем как скрыться под землей, она переписывалась с молодым человеком из Винера, небольшого городка в 110 км от Амштеттена, к югу от Вены. В течение своего последнего месяца свободы она написала ему три письма. На первом стояла дата: 9 мая 1984 года, а вместо имени адресата значилось только „Е“. Ее письмо было, очевидно, ответом на его письмо, так как она пишет, что была рада получить от него такое «очаровательное длинное послание». «В основном у меня все в порядке, – писала она. – Только иногда я еще чувствую боль и тошноту. Я по-прежнему общаюсь с...» Когда письмо было опубликовано в прессе, имя было опущено, но совершенно ясно, что речь шла об Андреасе. «Он перешел в следующий класс для поваров и официантов. Я встречалась с ним после учебы. Иногда это было непросто, потому что он из Энцесфелд-Линдабрунн (это всего в нескольких милях к северу от Винер Ньюштадт). Это очень далеко от моего дома, и это очень жаль».

Она делилась с ним своими планами уйти из дому. «После экзаменов... Я перееду в сестре и ее парню, – писала она. – Как только я перееду, я вышлю тебе мой новый адрес. Тогда ты можешь приехать ко мне, даже вместе со своими друзьями».

Также она писала об устройстве на работу в соседнем городе. «Скрести за меня пальцы», – просила она Е.

Письмо было полно милых девчачьих пустяков. «У меня новая стрижка – укладка лесенкой по бокам и на челке, – писала она. – А сзади буду отращивать». А потом она спросила: «Ты устраиваешь вечеринки, когда твои родители дома? Да ты чокнутый!»

Судя по всему, Е. жил жизнью, совершенно чуждой Элизабет. Он представляется нормальным, типичным юношей, чьи родители позволяют сыну некоторое количество юношеских восторгов и непослушания – из любви к нему. Сама мысль о том, что такая жизнь существует, утешала. В Е. Элизабет, вероятно, увидела человека, на чью дружбу и поддержку она могла рассчитывать, кого-то, с кем она не хотела терять связь. «Я хочу задать тебе один личный вопрос, – писала она. – Мне нужно знать, сможем ли мы оставаться друзьями, когда у тебя появится девушка? Дружба часто распадается из-за этого. А для меня это очень важно. Веришь или нет, с парнями мне общаться намного легче, чем с девушками».

Потом она принялась объяснять, почему ей легче открыть душу ему, нежели школьным подружкам: «Девчонки не такие надежные, как парни. Может, мне потому так кажется, что я с раннего детства болталась около своего брата. Ему сейчас двадцать один год, я очень горжусь им. Я знаю все о нем, а он знает все обо мне, и я не могу о нем сказать ни единого плохого слова». В конце письма шла приписка: «Надеюсь, в скором времени нам удастся встретиться. Всего тебе наилучшего».

Элизабет отправила письмо, вложив в него свою фотографию, снятую на «Поляроид». На ней была надета клетчатая блузка, она сидела на ступеньках крытого родительского бассейна цветущим летним вечером 1984 года. Солнце отсвечивает в ее коротких рыжих волосах, губы чуть тронуты улыбкой. В постскриптуме она поясняла: «Фотография немного темная, но в другой раз я пришлю тебе лучше, ладно?» На обороте снимка было нацарапано: «Думай обо мне!!! Сисси».

Это последняя известная нам фотография Элизабет Фрицль, сделанная перед тем, как она исчезла и угодила в подземелье, в свое долгое заключение. Это момент счастья: у нее есть любимый человек, у нее есть и друг, на которого она может положиться, и она стоит перед заманчивой перспективой покинуть вскоре родительский дом и уйти от оскорбительной отцовской тирании.

Ее второе письмо к Е., датированное 29 мая 1984 года, было написано на бумаге для писем, на которой красовалась девочка из мультфильма, танцующая в желтом платье. Вот о чем там говорилось: «Привет, Е. Сейчас уже половина одиннадцатого, и я лежу в постели. Конечно, в субботу я ушла. Ты представляешь, как я надралась? Сначала мы заглянули в пару клубов. Потом, около пяти утра, пошли ко мне – выпить кофе, потому что нам было так весело, и потом они остались ночевать у меня. Что был за бардак. У меня полдня ушло на то, чтобы все за ними убрать в доме».

Вряд ли ее отец был бы от этого в восторге. Она продолжала говорить о своей работе официантки: «У меня почти всегда есть два выходных в неделю. Тогда я хожу плавать, играть в теннис, а иногда играю в футбол. Мне нравится слушать музыку и просто поспать днем».

Что ж, в плену все, что тебе остается, – это сны.

Друзей, с которыми она «клубилась», Элизабет называла своей бригадой и писала: «Они такие классные». Она настаивала, чтобы ее друг «сдержал обещание и приехал к ней, как только получит водительские права». «У меня шестеро братьев и сестер, из них четверо парней и две девчонки. Моему брату Г. 21 год. Его я люблю больше всех».

Она подписалась как «С» и прибавила: «Береги себя, будь хорошим мальчиком. Не пей слишком много».

В третьем письме, отправленном из Амштеттена 3 августа, менее чем за месяц до того, как она скрылась под землей, Элизабет и раскрыла свои планы переехать к одной из своих сестер. Она писала Е., что живет «в сплошном стрессе», что имело отношение к предстоящим экзаменам. Но ей удалось посетить ярмарку с коллегами по работе: «Это было что-то». Потом она снова вспомнила про переезд: «Как только я перееду, я пришлю тебе новый адрес, – писала она. – Ты сможешь приехать ко мне в гости со своими друзьями. Скрести за меня пальцы – когда ты получишь это письмо, все уже будет позади!»

Но настоящие испытания еще только грозили обрушиться на нее.

Во всем остальном ее тон был беспечным, она даже как будто оправдывалась в том, что не смогла